«Трагическая эротика»

Но среди обвиняемых за это преступление, преимущественно «русское» и «крестьянское», в последующее время появляется и все больше ругателей из иной социальной и этнической среды (российских немцев, евреев), что было, по-видимому, знаком усиления в годы войны конфликтов разного рода, в т.ч. и конфликтов межэтнических. По-видимому, меняется сословный состав преступников – преступление становится все менее крестьянским, об этом свидетельствует изучение описи фонда прокурора Киевской судебной палаты134

. Так, в месяцы 1914 года было возбуждено не менее 9 дел по оскорблению членов царской семьи против крестьян и только 3 – против мещан. Однако после объявления войны ситуация меняется: 8 дел против крестьян и 11 – против мещан. Это характерно и для 1915 года: 21 дело против крестьян и 25 – против мещан. В 1916 году крестьяне и мещане дают равное количество дел – по 8. Резонно было бы предположить, что за подобной динамикой стоят имущественные и этнические конфликты: большинство крестьян было украинцами (многие из них считали себя в то время «русскими»), а среди мещан было немало евреев.

В доносах на лиц, оскорблявших членов императорской семьи, также отражались и новые противоречия военной поры – между крестьянами и беженцами, между крестьянами и военнопленными, большей частью славянскими солдатами Австро-Венгрии и Германии, трудившимися в сельской местности. Противостоящие стороны всевозможных конфликтов доносили друг на друга. Возрастание числа дел по оскорблению царской семьи стало индикатором роста температуры общественного недовольства. Так это и воспринимала полиция.

В жандармском отчете по Рязанской губернии (октябрь 1915 года) указывалось, что участились преступления по оскорблению Его Величества. В Самарской губернии количество обвиняемых по статье 103 Уголовного уложения, предполагавшей наказание за оскорбление особ императорской фамилии, с 1914 по 1916 год выросло с 19 до 105. При этом не все преступления такого рода регистрировались властями. В сводке Московского охранного отделения за 29 февраля 1916 года отмечалось: «С болью приходится констатировать, что если бы реагировать на все случаи наглого и откровенного оскорбления Величества, то число процессов по 103 ст. достигло бы небывалой цифры. <…> Это настроение и низов, и буржуазии, средней и высшей»135

. Признание офицеров секретной политической полиции подтверждает распространенное мнение многих современных криминологов: к официальным данным уголовной статистики следует относиться с большой осторожностью, ибо в различные периоды власти по-разному реагируют на совершение одних и тех же преступлений, по-разному регистрируют их на разных этапах делопроизводства.

В свое время известный знаток дореволюционной уголовной статистики Е.Н. Тарновский отмечал сокращение количества политических преступлений в годы войны (значительную часть которых как раз составляли преступления по оскорблению членов императорской семьи), что отличалось от общей картины динамики преступности. Если взять общее число преступлений, совершенных в 1911 году, за 100 %, то накануне войны существовала тенденция к их увеличению (105 и 112 % в 1912 и 1913 годах), но после начала войны наблюдается снижение (102 и 97 % в 1914 и 1913 годах). Однако в 1916 году общее число преступлений возрастает – 128 % (о росте преступности с тревогой писали тогда и газеты). Но статистика политических преступлений в годы войны обнаруживает все время тенденцию к сокращению – всего 41 % в 1916 году136

. Казалось, если оперировать лишь данными уголовной статистики, ничто не предвещало революционного взрыва в 1917 году.