Трагические судьбы

Наивный Михаил Львович! Он же сам прошел в сталинские времена через бессмысленное обвинение в подготовке покушения на вождя, через ссылку. Ему было запрещено жить в столице, в конце 40-х годов он оказался в Горьком и влюбился в этот город, прижился в нем стал своим. Он-то полагал, что столичное академическое быдло (определение Левина), которое думает только о деньгах и поездках за границу, о власти и кресле — это одно, а в провинции — настоящие люди, честные и открытые, они обрадуются умному человеку и не преминут воспользоваться такой счастливой возможностью — в их городе Сахаров!.. Но люди опасались даже смотреть в сторону дома, куда насильно вселили их великого современника.

Горький на Сахарова и Боннэр произвел тягостное впечатление. Зимой в особенности — город поражён тоской и унынием. Дома на окраине, и летом далеко не приглядные, зимой становятся еще темнее, слепее, мрачнее. В воспоминаниях ссыльных супругов ни разу не упоминается нижегородский кремль, картинная галерея, а там есть что посмотреть. Тяжело Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна привыкали к навязанному месту жительства. Да и может ли понравиться место ссылки? Когда ни выглянешь из окна — натыкаешься на характерные фигуры в штатском, а стоит выйти на улицу — к тебе тут же приклеивается сопровождение. Боннэр написала подруге в Ленинград письмо, в котором поэтически описала место своего пребывания:

Из московского окнаПлощадь Красная видна,А из этого окошка

Только улица немножко,Только мусор и г…о.Лучше не смотреть в окно.И гуляют топтуны —Представители страны.

Район, где стоял их дом, возвели на месте деревни Щербинки. У Сахарова в связи с этим тоже родились стихи:

На лике каменном державы,Вперед идущей без заминкиКрутой дорогой гордой славы,Есть незаметные Щербинки.

На другой день после того как их доставили в Щербинки, заместитель прокурора Горьковской области Перелыгин сообщил Сахарову условия пребывания его в Горьком:

— запрещено выходить и выезжать за пределы города;

— запрещено встречаться или иметь какую-либо связь с иностранными гражданами и с преступными элементами;

— обязан являться в управление МВД для регистрации.

Не каторга, но и на благодать что-то непохоже.

Измельчала интеллигенция со времен знаменитого физика Лебедева

Ну, а что коллеги в Москве? Как они восприняли акцию с высылкой академика? Вспоминает сотрудник теоретического отдела ФИАНа Евгений Львович Фейнберг: «Переломный день 22 января 1980 года вызвал у нас шок. Дело не только во всеобщем страхе, охватившим тогда всех и не миновавшим, конечно, и нас. Мы все слишком привыкли за двенадцать лет к тому, что несмотря на травлю в масс-медиа, сам А. Д. неприкасаем».

Чем объяснить подобную наивность? Конечно, времена были уже не людоедские, не сталинские, и академиков, как, к примеру, Владимира Ивановича Вавилова или Николая Ивановича Бухарина, уже не расстреливали, но устроить даже создателю советской водородной бомбы красивую жизнь — это пожалуйста.

Сахаров между тем был уверен, что коллеги выступят в его защиту. Пусть не все, пусть не большинство, пусть некоторые, но кто-то выразит несогласие, кто-то гневно крикнет властям: «Да как вы смеете!» Ведь не измельчала же наша интеллигенция со времен знаменитого физика Лебедева, который после решения царского министра просвещения Кассо о допущении жандармов на территорию университета подал в отставку. «Я думаю, что открытое публичное выступление нескольких (пяти, даже трех) заслуженных человек, пользующихся уважением, имело бы очень большое значение, могло бы изменить не только мою судьбу, но и — что гораздо существенней — положение в стране в целом», — выражает Андрей Дмитриевич возвышенную надежду.

Но все-таки плохо знал он свое академическое окружение. Немота поразила ученых. Отметились, правда, академики Блохин и Федоров, выступили с публичными нападками на Сахарова. Как мог забыть Блохин, что Сахаров в 1967 году перечислил 139 тысяч рублей — огромная по тем временам сумма — на строительство онкологического центра, который возглавил именно он, Блохин?