Трамвай «Желание»

Стелла. Что поделаешь – трепещи, раз ты так уперлась на своем.

Молчание.

Бланш. С тобой можно говорить… по душам?

Стелла. Да говори, пожалуйста, кто тебе мешает? Можешь не стесняться.

Грохот приближающегося поезда. Обе умолкли, пережидая, пока стихнет шум. Женщины все время остаются в спальне. Неслышный за шумом поезда, с улицы вошел Стэнли. В руках у него несколько пакетов. Не замечаемый женщинами, стоит, прислушиваясь к разговору. На нем нижняя рубаха и перепачканные машинным маслом брюки.

Бланш

. Так вот, с позволения сказать, – он вульгарен!

Стелла. Ну и что ж… допустим.

Бланш. Допустим! Неужто ты забыла все, чему тебя учили, на чем мы взросли? Разве ты не видишь, что в нем нет и проблеска благородства? О если б он был всего лишь простым! Совсем немудрящим, но добрым, цельным, – так нет же! Есть в нем это хамство – что-то откровенно скотское!.. Ты ненавидишь меня за эти слова?

Стелла(холодно). Ничего, не смущайся – выскажись до конца.

Бланш. Ведет себя как скотина, а повадки – зверя! Ест как животное, ходит как животное, изъясняется как животное! Есть в нем даже что-то еще недочеловеческое – существо, еще не достигшее той ступени, на которой стоит современный человек. Да, человек-обезьяна, вроде тех, что я видела на картинках на лекциях по антропологии. Тысячи и тысячи лет прошли мимо него, и вот он, Стэнли Ковальский – живая реликвия каменного века! Приносящий домой сырое мясо после того, как убивал в джунглях. А ты – здесь, поджидаешь: прибьет?.. а вдруг – хрюкнет и поцелует! Если, конечно, поцелуи уже были известны в ту пору. И вот наступает ночь, собираются обезьяны! Перед этой вот пещерой… и все, как он, хрюкают, жадно лакают воду, гложут кости, неуклюжие, не посторонись – задавят. «Вечерок за покером»… называешь ты это игрище обезьян! Одна зарычит, другая схватила что под руку подвернулось – и вот уже сцепились. Господи! Да, как далеко нам до того, чтобы считать себя созданными по образу и подобию Божию… Стелла, сестра моя!.. Ведь был же с тех пор все-таки хоть какой-то прогресс! Ведь с такими чудесами, как искусство, поэзия, музыка, пришел же в мир какой-то новый свет. Ведь зародились же в ком-то более высокие чувства! И наш долг – растить их. Не поступаться ими, нести их, как знамя, в нашем походе сквозь тьму, чем бы он ни закончился, куда бы ни завел нас… Так не предайся же зверю, не живи по-звериному!

Проходит еще один поезд. Стэнли в нерешительности облизывает губы. Затем повернулся и бесшумно выходит. Женщины так и не заметили его. Когда поезд стихает вдали, кричит за дверью: «Эй!

Эй! Стелла!»

Стелла(до сих пор внимательно слушала Бланш). Стэнли!

Бланш. Стелла, я…

Но та уже у входной двери.

Стэнли

(как ни в чем не бывало входит со своими покупками). Привет, Стелла, а Бланш уже вернулась?

Стелла. Дома, дома.

Стэнли. Привет, Бланш. (Ухмыляется ей.)

Стелла. Ты что, полазил под машиной?

Стэнли

. Да эти портачи, механики у Фрица, ничего не смыслят – им что задница, что… Эй!

Стелла крепко обняла его обеими руками, прильнула – прямо на виду у Бланш, не стесняясь. Он смеется, прижимает Стеллу лицом к себе. Поверх ее головы ухмыляется стоящей в спальне, у портьеры, Бланш.

Сцена темнеет, остаются лишь две ярко освещенные застывшие в крепком объятии фигуры.

«Синее пианино», труба, ударные…

Картина пятая

В спальне. Бланш сидит, обмахиваясь пальмовым листом и перечитывая только что законченное письмо. Стелла кончает одеваться. Бланш звонко рассмеялась.

Стелла. Чему ты, дорогая?