Трансформация. Проявление самости

Мы можем изучить период трансформации в жизни Юнга с определенной точностью, поскольку в своей автобиографии он дает множество подробностей. Как описывается в автобиографии, период его окукливания делился на две основные фазы. Первая фаза (1912–1916 гг.) состояла в раскрытии навстречу бессознательной психике во всех ее страшных и многообразных вариантах и символическом богатстве; Юнг был затоплен психическим материалом и едва не сокрушен им. Вторая фаза (1916–1928 гг.) была более спокойной и характеризовалась центрированием процесса, что на первой стадии проявилось как серия образов мандалы, а в 1928 г. достигло своей кульминации во сне («Ливерпульский сон»[131]), в котором проявился полный и убедительный образ самости. Для Юнга это важное послание из сна означало, что он погрузился в глубины психического настолько далеко, насколько мог. Он достиг центра, не сводимого ни к чему иному. Так он пришел к своему определяющему мифу, концептуализированному как самость. Выражение этого мифа и проживание его следствий займет всю его долгую оставшуюся жизнь (он умрет в возрасте восьмидесяти шести лет). Образ и концепция самости определяют зрелого Юнга и составляют его взрослое имаго. Это имаго и приобретенный вследствие его появления взгляд на психологическую реальность позволили Юнгу углубить свой вклад в аналитическую психологию.

Самость стала главной темой трудов Юнга после 1928 г. Особое внимание уделяется ей в алхимических работах, датированных 1928–1955 гг., и в публикации «Mysterium Coniunctionis»; но наиболее полно и систематизировано эти концепции отражены в работе «Aion»,

опубликованной в 1951 г. В «Айоне» Юнг снова обращается к мифическому образу, личный опыт встречи с которым оказался для него таким ярким в 1913 г.

В этом, более позднем труде он использует его как особую вневременную точку обозрения всей истории западной культуры и христианской эпохи. Вспомним, что миф об Айоне помещает Юнга за пределы времени – он фактически является правителем времени. Затем мы становимся свидетелями того, как Юнг использует эту ассоциацию и трансцендентный принцип, находящийся вне пределов астрологического времени, для размышления над внутренней историей и значением христианства вплоть до настоящего времени, до эпохи Рыб. Он размышляет о наступающем Платоническом годе – Эре Водолея. Центральный момент его труда – попытка предложить обзор структуры и динамики самости как архетипического фактора, который, подобно Лиону пребывает вне мира Эго, существующего в пространстве-времени. Этот фактор формирует психологические структуры и процесс развертывания индивидуального развития, как и дух времени целых эпох. «Айон» – труд, в котором делается попытка рассмотреть личные и коллективные исторические измерения жизни как объединенные в значимом ряду ритмов и развертываний во времени.

То, чего ни Рембрандт, ни Пикассо как трансформированные личности не пытались сделать эксплицитно и сознательно, но то, что попытался сделать Юнг, было «пригрезить» коллективный религиозный миф будущего, перевести его из текущего дряхлого состояния через процесс трансформации в новую эру внутреннего развития[132]

. Рембрандт принимал религиозный миф как данность; Пикассо жил мифом современного человека. Юнг попытался сделать шаг вперед. Возможно, это предприятие было выражением героической стороны личности Юнга; разумеется, оно было и попыткой завершить незаконченное дело его отца в отношении христианства. Ибо посредством книг, писем и лекций он и в самом деле привлек практически умершую (для него) библейскую традицию к интерактивному процессу диалога, который основывался на возникшей между ними структуре Ребиса. Он предложил Западу новый религиозный символ – Четверицу – для привлечения энергии и продвижения коллективного либидо во времени и внутреннем развитии по направлению к целостности и завершенности. Эти усилия по трансформации центрального религиозного образа христианства – образа Бога как Троицы – представлены в книге «Ответ Иову», несомненно, одной из самых противоречивых его работ, за которую он заплатил потерей ряда важных связей с христианским духовенством (и не в последнюю очередь – с высокочтимым бенедиктинским священником Виктором Уайтом).

Ряд обозревателей видели в этом тексте основу новой доктрины развития западной религии[133], а другие – свидетельство инфляции Юнга[134]. В любом случае, с его стороны это была попытка генерирования трансформирующей динамики в рамках христианской теологии и культуры. Главный упор делается на восходящую звезду женственности внутри древней патриархальной традиции. Юнг видел большую необходимость в интеграции духовной традиции, которая порождала слишком много разногласий, даже «расщепления».