Трансформация войны

Начиная с Макиавелли и заканчивая Киссинджером, «интерес» был термином, олицетворявшим собой ту цель, ради которой ведется война. «Интерес» — это Ковчег Завета в храме политики, расхожий товар для тех, кто принимает решения на всех уровнях. Это понятие пустило такие глубокие корни, что трактуется, как если бы оно было эквивалентно рациональности; объяснение того, почему кто-то поступил тем или иным образом, зачастую означает установление связи, вымышленной или реальной, между этим поступком и «интересом» человека. Поэтому далеко не тривиально наблюдение, что термин «интерес» в политическом понимании этого слова, т. е. то, чем обладает государство, или на что оно претендует, или что оно намеревается заполучить или защитить независимо от оснований или права на это,

 — является понятием Нового времени. Беря начало в мировоззрении, в соответствии с которым право и мораль считаются творением человека и полностью отделены от власти как таковой, это понятие вошло в английский язык только в XVI в., т. е. как раз в то время, когда закладывался фундамент первых государств современного типа. По-видимому, представители более ранних поколений основывали свою стратегию на другом типе мышления и вели войны ради совершенно других целей, потому что вряд ли незнакомые с этим понятием люди стали бы ради него погибать.

Попытка составить список всех целей, ради которых люди прошлых поколений вели войны, была бы равнозначна попытке написать всю историю цивилизации. Здесь я могу лишь кратко перечислить основные из этих целей. Начнем с того, что среди племенных сообществ целями войны были не столько «интересы» всего общества, сколько обиды, стремления и слава отдельных людей. Как уже следует из семантики самого слова brave

(«храбрец»), означающего индейского воина, взрослые мужчины в таком обществе получали статус преимущественно благодаря своей воинской отваге. Признанный храбрец мог рассчитывать на то, что к его мнению прислушаются при ведении дел племени, в том числе при принятии решений о войне и мире. Военная доблесть также давала ряд конкретных преимуществ в самых разных сферах. Часто великому воину даже не надо было «владеть» собственностью, если принять во внимание тот факт, что у него был привилегированный доступ к предметам первой необходимости; он мог рассчитывать на благосклонность представительниц противоположного пола и имел больше возможностей при выборе жен.

Как и в феодальном Средневековье, такое внимание к личной отваге парадоксальным образом вело к появлению достаточно неэффективных форм ведения войны. Например, поскольку каждый воин североамериканских индейских племен стремился лишь увеличить количество coups

(фрагментов вражеских тел или оружия) и получить трофеи (человеческие скальпы), которые в остальном были совершенно бесполезны, их методы ведения войны оставляли мало возможностей для поддержания дисциплины и еще меньше — для создания организованных тактических построений. По этим и по другим причинам их типичной тактикой были засады, стычки и налеты; когда же им угрожало открытое столкновение с регулярными войсками, даже такими, которые не имели превосходства в технике, у индейцев не было никаких шансов, и они, как правило, легко бывали побеждены. Итак, можно почти с полной уверенностью утверждать, что в подобном обществе между общиной и ее «интересами» наблюдалась обратная связь. Война не только не была инструментом общей «политики» племени — напротив, она велась таким образом, что политика уступала место другим целям, которые считались более возвышенными или важными.

В некоторых примитивных обществах главной целью войны было заполучить живых пленников, чтобы потом бросить их в котел. Известно достаточно случаев, когда крайняя нужда заставляла людей питаться человеческим мясом, однако они не имеют ничего общего с войной. Исторически большинство племен, которые практиковали каннибализм на регулярной основе, делали это не из-за голода; а сама эта мысль, когда ее затрагивали антропологи, зачастую встречала лишь насмешки. Куда бы мы ни посмотрели — на Бразилию ли доколумбовой эпохи, Дагомею XVIII в. или острова Фиджи в XIX столетии, — убитых воинов не съедали немедленно, то же относится и к пленникам. Вместо этого они должны были играть роль piece de resistance

[49] в празднествах, посвященных победе. В той степени, в какой эти празднования вообще имели под собой рациональные основания, последние часто состояли в желании победителей приобрести качества убитого врага, такие, как храбрость. И в Дагомее, и на островах Фиджи этот ход мысли привел к тому, что в случаях, когда пленник не отличался храбростью, устраивали сложные обряды с целью наделить его этим качеством.