TRANSHUMANISM INC.

Коуч постучал себя пальцем по темени. Выглядело это немного оскорбительно, но Маня тут же поняла, что он имеет в виду.

Социальный имплант в своем черепе. В ее черепе. И в черепе девушки, задавшей вопрос.

х х х

Как действует социальный имплант-нейролинк, Маня одновременно знала и не знала. Знала хотя бы потому, что каждый день тоннами глотала нейролинк-рекламу.

В общих чертах ее механизм объясняли и в младших классах, и на трын-тране. Производитель оплачивает продвижение продукта, часть вырученных денег идет на общественные нужды, а общество предоставляет производителю доступ к индивидуальным мозгам. Вроде честно.

На самом деле все было куда запутанней. Доступ к ее мозгам был не у общества, а у фонда «Открытый Мозг». Это был картель, куда входила целая туча фирм и корпораций. Но масть держала, конечно, баночная «TRANSHUMANISM INC.»

«Открытый Мозг» находился в крайне сложных отношениях с сердобол-большевиками: с одной стороны, непримиримый ценностный конфликт, а с другой — полная симфония, так что в политологии даже появился специальный термин: «конфлимбиоз». Фонд платил большие налоги за, как это деликатно называлось, «права продвижения», и так наполнялся бюджет.

«Открытый Мозг» обязан был допускать к очипованным мозгам не только международные и локальные бренды, но и сердобольские власти тоже — это было главным условием, на котором ему открывали рынок. Фонд так и делал, но пытался цензурировать сердобольскую пропаганду, чтобы не потерять лицо. А сердоболы пытались по возможности цензурировать революционные призывы «Открытого Мозга», чтобы не потерять головы. Это была невероятно сложная, постоянно балансирующая на грани скандала склока, серая зона, где сталкивались электронные лбы с разными повестками и интересами.

И все было бы нормально, если бы этой серой зоной не был Манин мозг.

Каждый день в лицее Маня проходила мимо механического вендора, в прозрачном животе которого стояли бутылки с иллюмонадом, сладкие чипсы и прочие карбонаркотики.

Вроде бы она знала, что сахар, поступив в большом количестве в кровь, превращается в ту самую целлюлитную рябь на ляжках и попе, из-за которой травятся снотворным или бросаются под конный трамвай.

И все равно — когда за стеклом появлялся какой-нибудь новый кислотно-голубой дринк или замаскированная под «йогурт» сахарная бомбочка, она чувствовала, что вся ее невысказанная девичья мечта плещется в этой маленькой пластиковой емкости.

Когда отдающий химией раствор сахара перетекал в ее желудок, тут же становилось непонятно — как она могла желать настолько бессмысленной процедуры? В общем, как секс — только не с парнем или девушкой, а с чужим рекламным бюджетом.

Маня знала, что чип работает избирательно, опираясь на ее личный профайл, поэтому «Открытый Мозг» не разворачивает ее мозги в сторону ювелирных украшений или дорогих лошадиных упряжек. В основном дринки и чипсы. Ну, еще дешевая косметика, всякие платья, рюкзаки и так далее. «Таргетируют, — вздыхала она, — понятно».

Но было кое-что гораздо более сложное для понимания и даже пугающее.

Как и все нормальные девочки, Маня проводила много времени перед зеркалом. И ей, в общем, нравилось то, что она видела.

Но не всегда.

Папа начинал спекулировать ровно в восемь десять утра — потому что именно тогда включалась баночная биржа. Играл он по-крупному, ставя на кон серьезную часть своих активов, но вкладывался только в супернадежные банкирские фишки (что такое бондеривативы, Маня даже не пыталась понять). Риска практически не было, но и улов был мал: папа китом бороздил финансовое море, питаясь оседающим на усах планктоном.

Из-за формальностей биржевой торговли семья как бы лишалась на несколько секунд папиной поддержки всякий раз, когда он перемещал крупные средства между группами фишек — на время перезаключения контрактов снимались все гарантии, данные папой семье. Это был просто юридический глюк, но для системы Маня становилась золушкой. Потом контракты и доверенности регистрировались заново, и все возвращалось в норму — но зеркало четко показывало Мане эти несколько нищих секунд.

В восемь ноль девять из зеркала на нее смотрело прелестное девичье личико, еще сохранившее следы трогательной детской пухлости, и именно эта нежная одутловатость была, пожалуй, самым очаровательным его свойством. А в восемь десять происходило что-то неуловимое — и Маня видела толстощекую дуреху с невыразительными тусклыми глазами. В зеркале появлялась рожа, которую она прозвала про себя «куриный яйцеклад».

Куриный яйцеклад несколько секунд хлопал ресницами, а потом становилось понятно, что кажущаяся толстощекость — конечно, легкий недостаток, но скорее из тех милых изъянов, которые делают девичью красоту только совершеннее, придавая ей неповторимость и даже определенную порочность, чрезвычайно, конечно, прелестную…

«Ага, — понимала Маня, — бабки вернулись».