Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Январь-Июнь

Подай рабу патент на бесконечность.

Тюремщики своей земной тюрьмы,

Грызущие друг друга в каждой щели,

Украли у пророков их псалмы,

Чтоб бормотать их в храмах раз в неделю…

Конечно, я думаю, это немножко потом и у Блока аукнулось [«Грешить бесстыдно, непробудно»]:

…Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

И на подушки [перины] пуховые

В тяжёлом завалиться сне…

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краёв дороже мне.

У Саши Чёрного нет этого умиления. Он, наоборот, говорит:

Не клянчите! Господь и мудр, и строг, —

Земные дни бездарны и убоги,

Не пустит вас Господь и на порог,

Сгниёте все, как падаль, у дороги.

Знаете, может быть, это и жестоковато сказано, но в этом есть необходимый укол, необходимый пинок. «Больному дать желудку полезно ревеню», — писал тоже очень желчный поэт Алексей К. Толстой. Наверное, здесь имеет смысл понять, что Саша Чёрный выполняет важнейшую роль санитара леса в русской поэзии, он возвращает лирике её полновесность, полноценность. У него есть стихи, исполненные глубочайшей тоски, например:

Хочу отдохнуть от сатиры…

Ну просто хочется запеть на мотив Градского! Потому что, по-моему, лучший вокальный цикл Градского — это, конечно, его сатира на стихи Саши Чёрного.

Хочу отдохнуть от сатиры…

У лиры моей

Есть тихо дрожащие, робкие [лёгкие] звуки.

Усталые руки

На умные струны кладу,

Пою и в такт головою киваю…

Васильевский остров прекрасен,

Как жаба в манжетах.

Отсюда, с балконца,

Омытый потоками солнца,

Он весел, и грязен, и ясен,

Как старый маркёр.

Над ним утомлённая [углублённая] просинь

Зовёт, и поёт, и дрожит…

Задумчиво осень

Последние листья желтит…

И так далее. Понимаете, в этом есть редкая такая нота, очень редкая в русской поэзии, — нота брезгливого умиления всё-таки, некрасовская такая.

Саша Чёрный — конечно, во многих отношениях поэт, как сказал Маяковский, «гейнеобразный», но у Гейне гораздо больше было так называемой романтической иронии, а у Саши Чёрного, конечно, достаточно жёсткая насмешка преобладает над всем. Ну и откуда было бы взять ему романтическую иронию? У него совершенно нет веры в будущее, он и революции никакой не желает, но у него есть вера, может быть, в какой-то бессмертный инфантилизм, в то, что люди когда-то станут подобны детям. В этом смысле как раз он поэт довольно христианский («Будьте, как дети, и войдёте в Царство Небесное»). Лучшее, что он написал… ну, не лучшее, а самое умильное и трогательное, что он написал, — это детские стихи. И неслучайно начал он со стихотворения «Колыбельная»: «Спи, мой птенчик, спи, мой чиж… // Мать уехала в Париж».

Конечно, очень многие тексты Саши Чёрного ушли в речь. Вспомните «Песнь песней»: «Царь Соломон сидел под кипарисом // И ел индюшку с рисом». Ну, там, где царю Соломону скульпторы по его описаниям создают портрет Суламифи, по всем его гиперболам: «Рот, как земля Ханаана, // И брови, как два корабельных каната». И тогда ему объясняют: «Но клянусь! В двадцатом веке по рождении Мессии // Молодые человеки возродят твой стиль в России…». Это довольно жёсткая пародия на пышную барочную поэтику Серебряного века.

Ушли в речь его замечательные цитаты, типа «Есть ли у нас конституция, Павел?» и так далее. Ушли его знаменитые политические стихи: «Давайте спать и хныкать // И пальцем в небо тыкать»; «Отречёмся от старого мира… // И полезем гуськом под кровать». Всё это, безусловно, стало частью языка. Почему? Не только потому, что это афористично и ловко сделано, а прежде всего потому, что это выражает наши собственные заветные эмоции, наши собственные невысказанные тайны. Помните:

Жить на вершине голой,

Писать простые сонеты…

И брать от людей из дола

Хлеб, вино и котлеты.

А кто из нас не желал о чём-то подобном, не мечтал о чём-то подобном?