Транзит Сайгон - Алматы

— Сломал ему нос коленом, развернулся и ушёл, а когда я оглянулся, один из мексиканцев что-то кричал ему в лицо, схватив за шиворот и приставив к горлу опасную бритву. Как я говорил, всё изменилось с тех пор. В память об этом дне мы сшили себе такие же костюмы, как у тех мексиканских ребят, и с гордостью носим их, когда мы на побывке… А тебе, брат, всё же надо спокойнее реагировать на провокационные слова. Это ведь просто сотрясение воздуха, не более того, оно ничего не значит на деле в этой жизни.

— Ты пойми, Стриж, я не могу сдержаться, когда со мной обращаются так эти люди. Это мой город, мой район, а кто такой этот лейтенант? Кто он такой? Я ничего не имею против того, что он сидит и смотрит кино в моём городе, но когда он ещё и оскорбляет местного только за то, что он местный, — это уже чересчур, вам не кажется?

— Да разве ж это оскорбление, брат? — задумчиво промолвил Кузнец, огромный тяжеловес с руками, как кувалды. — Слышал бы ты, какими словами нас осыпали те американские матросы. А ведь они тоже были на своей земле, в своём городе. По твоей логике они имели право так с нами обращаться? 

— Ну, во-первых, это не их земля. Лос-Анджелес — это исконная часть Ацтлана, так что на своей земле там были скорее уж те мексиканские ребята из Гавайских садов. Это если не говорить об индейцах.

— Брат, а ты много всякого знаешь, — сказал Стриж, закуривая папироску «Житан». — Хотелось бы с тобой побольше пообщаться.

— Я тоже на это очень надеюсь, друзья, — с жаром сказал Ань.

— Приходите ко мне на Шарнье, 19. У нас с товарищами там небольшая типография, и два-три раза в неделю по вечерам после работы мы собираем всех наших друзей, чтобы вместе обсудить то, что происходит в нашей стране и в мире, чтобы обменяться политическими мнениями.

— Мы, наверное, придём, — Стриж вопросительно окинул взглядом своих друзей. Шланг лишь пожал плечами, но Кузнец утвердительно кивнул.

— Придём, — сказал он, как отрезал. — Ещё и Хайфонца приведём.

4.

Уже находясь в Сайгоне, Ань часто невольно вспоминал о своих пеших странствиях по Франции и Италии. Перед путником зачастую открываются истины, о которых лишь с трудом догадывается оседлый, неподвижный человек. Странствия способствуют озарениям, когда ты знаешь, что озарения эти скрыты в самом тебе. Впервые ему захотелось покинуть ставший душным в те летние месяцы каменный мешок Парижа после спора со старым Фаном, во время которого ему непреодолимо захотелось физически глотнуть хоть капельку свежего морского бриза. Споры с Фаном зачастую порождали у него ощущение безнадёжного тупика. Старый Фан был очарован Францией с её Просвещением и Революцией, он верил в то, что новый свободный Аннам может быть рождён чуть ли не из союза с самими же колонизаторами, ведь в их Конституции записаны такие прекрасные принципы. Эти аргументы заставляли Аня задыхаться от ярости, из-за упрямой слепоты старого Фана.

— Поймите, дядя, ведь демократия — это обман, это ложь, при помощи которой держат в узде французский пролетариат. Свобода, равенство и братство существуют только на бумаге. Оглянитесь вокруг!

— Ничто несовершенно в действительности, — сухо отвечал старый Фан. — Но это не значит, что человек не должен стремиться к идеалу.

Они сидели в «Ротонде» на Монпарнасе. За соседним столиком два пьяных вдрызг американца обсуждали некую Зельду. Судя по долетавшим до них невнятным обрывкам английской речи, она была женой одного из них. Ань потянул свой галстук и вдруг рывком сорвал его. Столь же порывисто он поднялся из-за столика.

— До свидания, дядя, — сказал он. — Мне надо побыть одному.

Фан рассеянно кивнул, помешивая свой кофе и сосредоточенно рассматривая красные кленовые листья, усеявшие их стол.

Вначале, выбравшись из города через Булонский лес, с посохом в руке и дорожной котомкой за плечом, Ань намеревался совершить лишь долгую прогулку по парижским предместьям, однако, сам того не замечая, он начал уходить всё дальше и дальше вглубь провинции. В его сердце звучала грустная музыка стихов Бодлера. «И моя душа надтреснута, словно тот колокол, — думал он. — Она хочет наполнить своими песнями студёный воздух этих ночей. Её слабеющий голос подобен стонам тяжелораненого солдата. Вот он лежит под горой трупов, на краю озера крови, и борется, борется, до тех пор пока не умрёт… Какие же это прекрасные слова! Как точно они отражают состояние души страждущих этой земли».