Трапеция (ЛП)

Куда больше времени заняло оттачивание второй задачи ловитора, а именно

умения отпустить вольтижера в нужный момент – чтобы тот угодил обратно на

трапецию. Люсия целые дни наблюдала за их тренировками, и ее скептическое

молчание беспокоило Томми. Ему хотелось, чтобы она хоть что-нибудь сказала –

пусть даже и замечание. Как и в первое свое время работы с Сантелли, Томми

жутко выматывался и дрожал от усталости. Руки и запястья постоянно болели: мышцы оказались слишком непривычны к такой нагрузке.

Анжело сдержал слово, и пять дней в неделю Томми работал на студии – падал

то с лестниц, то в ванну, подменяя звезду эксцентрической комедии. Его

удивляло, почему Марио ни разу не попробовал себя в этом деле, и впервые до

него дошло, что для Марио с его судимостью некоторые двери навек закрыты. Но

Марио – как с ним часто бывало – поднял эту тему по собственному почину.

Было уже поздно, и Томми в их общей комнате успел задремать – Люсия время от

времени заговаривала о том, чтобы найти вторую комнату, но до дела так и не

дошла – когда понял, что Марио не лежит рядом, а молча стоит у окна.

- Что случилось?

Томми не знал, что обеспокоен, пока не услышал собственный голос. Вообще-то, он полагал, что Марио поднялся в туалет или за сигаретой. Но когда слова эхом

раскатились по темной комнате, Томми понял, что да, что-то не так, он просто

этого не осознавал.

- Томми, тебе нравится работать каскадером?

- Ну да. И деньги мне не помешают.

- Мы настолько на мели?

- Ну, средства лишними не бывают. Если мы собираемся делать свой номер, деньги нам понадобятся. И новая сетка нужна.

- Что, утер мне нос? – спросил Марио со сдержанной пока жестокостью.

Томми сел в кровати.

- В смысле? Ты о чем?

- Тебе ведь нравится, что ты можешь делать то, чего я не могу?

Томми, все еще не понимая, таращился на него.

- Слушай, а ты бы предпочел, чтобы я объедал семью? Я не собираюсь сидеть ни

у кого на шее. Нам просто надо принять тот факт, что, хотя мы и работаем

вместе, иногда приходится разделяться. Я бы не стал поднимать шум, если бы ты

снова начал преподавать в балетной школе. С чего ты на меня накинулся?

- Но ты подумал… – Марио шарил по столу в поисках сигарет. – Ты считаешь, что

я злюсь из-за того, что Анжело предложил работу тебе, а не мне?

Вообще-то, Томми именно так и считал, но сейчас не согласился.

- Нет. Просто тебя что-то беспокоит.

Марио издал забавный звук, который с натяжкой можно было назвать смешком.

- Я недооценил Анжело. Я решил, что он не справится с искушением рассказать

тебе, какой я трус. Что я до смерти боюсь, когда ты этим занимаешься, рискуя

свернуть свою чертову шею, – его голос сорвался на полузадушенный хрип. – Не

то чтобы это имело какое-то значение, но я почему-то много думаю об этой шее.

Волнуюсь за нее.

Томми пораженно молчал. Если бы Марио вдруг вынес стекло, он и то удивился

бы меньше.

- Анжело работает так каждый год. Ездит в родео, падает. Он в деле с тех пор, как на эту профессию появился спрос. Как-то предлагал и мне. Примерно в то

время, когда я… вылетел из колледжа. И…

Томми услышал, как Марио тяжело сглотнул.

- Я запаниковал. Все запорол. Перепугался до усрачки.

- Господи, – пробормотал Томми, – ты пять лет работал над тройным сальто. А

его, между прочим, называют «смертельный прыжок».

- Это другое. Совершенно не то же самое… совсем не то! Наверху я знаю, что

делаю. Знаю, куда ведет каждое движение. А эти падения, когда надо, чтобы

естественно, чтобы руки-ноги во все стороны, всякий раз по-другому. Я не могу.

Это просто трусость.

- Не пори чушь, Марио! Падение есть падение… это инстинктивно получается!

- Анжело тоже так говорил, – сдавленно проговорил Марио. – Но у меня просто

не выходит передать это послание из мозга в… мышцы, внутренности или куда

там надо.

Разум убеждал Томми, что он задел больное место, угодил в неожиданный оплот

нелогичности, что надо заканчивать разговор, но он не мог.

- Ну-ну, – сказал он, пытаясь по старой привычке перевести все в шутку. –

Признайся, ты просто не можешь заставить себя сделать то, что не должно

выглядеть красиво. Тебе нужны софиты и аплодисменты.

Дверца шкафа заскрипела, открываясь.

- Возможно, ты прав, – бесцветно отозвался Марио.

- Куда ты собрался?

- Никуда. Спи.

- Марио, я не имел в виду…

- Заткнись и спи.

Томми понимал, что любое слово сейчас только ухудшит ситуацию, поэтому снова

растянулся на кровати. И в воцарившемся долгом молчании вдруг сообразил, что

ничего не сказать будет еще хуже. Все эти излюбленные приступы

отстраненности и неожиданные «оставь-меня-в-покое» были просто рефлексом, берущим, вероятно, корни из циркового детства, когда любая потребность во

внимании и утешении постоянно откладывалась до конца представления или

сезона. Теперь любое сочувствие ставило Марио в неловкое положение. Для

него было важно выглядеть так, будто ему вообще не нужны ни тепло, ни

внимание. Марио успел обуться, натянуть джинсы и был уже почти за дверью, когда Томми вскочил и бросился за ним.

- Немедленно возвращайся, идиот! Ты знаешь, что я ничего такого не хотел. Не

будь дураком. Проклятье, Марио, мне теперь что, садиться и писать долбаный