Трапеция (ЛП)

«Даже если этого никогда не случалось в действительности, то должно было

случиться». Или, другими словами, Senon é vero, é bentrovata, то есть, «Если даже

это и не правда, то придумано хорошо».

Действие данной книги происходит в сороковых-пятидесятых годах двадцатого

века. Некоторые высказывания, относящиеся к социальной жизни или

сексуальным предпочтениям, в настоящее время могут считаться

неприемлемыми. Настоятельно прошу читателей не путать суждения

персонажей с мнением автора.

Мэрион Зиммер Брэдли

КНИГА ПЕРВАЯ

Вольтижер (1944-1947)

Весь ужас и весь восторг этой фантастической игры доступен лишь тем, кто

вкладывает в нее талант, неустанными тренировками превращенный в

великолепное умение, железную силу воли и большой ум в сочетании с тончайшей

чувствительностью, которая столь часто его сопровождает. С этими людьми порой

происходит страшная и глубокая перемена; игра становится жизнью. Они

понимают, о чем говорил Карл Валленда, вернувшись на проволоку после

трагического падения, унесшего жизни двоих участников его труппы и

оставившего третьего инвалидом. «Жизнь только на проволоке, все остальное –

просто ожидание».

Стерлинг Мосс/Кен Перди

Главы 1,2

Годы спустя, когда Томми Зейна спросили о самых ранних его воспоминаниях, он

не колебался ни минуты. Сожжение большого купола в цирке Ламбета. Это шоу

уж конечно не было величайшим в мире. Насколько Томми знал, Ламбет был

самым маленьким из странствующих цирков – они давали представления в

деревеньках и пригородах по Среднему Западу. Шоу под куполом Ламбета

Томми практически не помнил: он был таким крошечным, что его не только на

манеж, даже на репетиции не пускали – из боязни, что кто-нибудь на него

наступит.

Позже Томми узнал, что дело было в 1935-ом году, когда купол так истрепался, что где-то в Оклахоме Джим Ламбет решил устроить из него костер. Народу

собралось много: в дни Депрессии билет стоил четвертак, и не каждый фермер

мог столько наскрести. Однако Томми помнил только, как сидел на плечах у отца

и смотрел на пламя, взвивающееся футов на сорок в воздух. Когда купол

догорел, Томми расплакался и не смог объяснить почему.

- Перевозбудился, – решил отец и унес его спать в семейный трейлер.

Это было ранним вечером, а позже, проснувшись, Томми услышал знакомые

мелодии и голос Большого Джима Ламбета, как всегда заглушающий музыку.

Тугой узел в груди рассосался. Томми уснул счастливый, зная, что с цирком все в

порядке. Поглядев на горящий купол, он решил, что и представлениям пришел

конец.

Тем летом ему было пять. Они выступали под открытым небом: на ярмарочных

площадях, стадионах, в парках и на пустырях. Зимы казались ненастоящими. Все

детство Томми лелеял фантазию, что осенью артисты выключают реальный мир

и живут, как звери в зоопарке, прикованные к одному месту, пока не придет

время вновь отправляться в дорогу и вести обычную жизнь. Иногда он гадал, выключают ли на зиму и зрителей.

Конец таким мыслям пришел уже в военное время. Томми исполнилось

четырнадцать, и он начал понимать, что для посторонних людей именно его мир

кажется иллюзией, фальшивкой, чем-то искусственным.

Стоя на песке манежа, Томми поглядывал на отблески солнца на аппарате и

ждал, пока Летающие Сантелли управятся с утренней разминкой.

В сорока футах над ним, в переплетении тросов и трапеций, трое Сантелли –

ловитор Анжело и двое вольтижеров, Марио и Папаша Тони, – заканчивали

репетицию. Когда Марио прыгнул на мостик, Томми позвал:

- Я был с папой в городе. Тебе письмо.

- Откуда? – прокричал Марио.

Вытащив конверт, Томми изучил марки.

- Сан-Франциско.

- Неси сюда!

Томми сбросил грязные теннисные туфли и обезьянкой вскарабкался по

лестнице. Тем летом он был невысоким крепким подростком, гибким и хорошо

сложенным, с удивительно широкими для своего возраста плечами. Миновав

место, где узкая веревочная лестница огибала туго натянутую страховочную

сетку, Томми добрался, наконец, до мостика – платформы, достаточно широкой, чтобы вместить двоих-троих человек.

Марио Сантелли (Томми всегда думал о нем, как о Марио Сантелли, хотя давно

знал, что это псевдоним) одной рукой держался за стропу, а другой вытирал

платком мокрый лоб.

- Садись, – сказал он, взяв письмо. – Может, еще назад его понесешь.

На другом конце аппарата Анжело – малорослый, крепко сбитый кудрявый

мужчина лет тридцати с небольшим – подтянулся, уселся в трапецию и принялся

тихонько раскачиваться, небрежно взявшись за стропу.

- Что там?

- Лисс пишет, – отозвался Марио, разрывая конверт.

Пока он читал, Томми смотрел вниз, на панораму цирка, на задний двор, который

всегда выглядел одинаково, были ли они в Техасе, Теннеси, Оклахоме или Огайо.

В пыльном свете техасского солнца трейлеры выглядели городком, устроившимся отдельно от широких крыш раскинувшегося позади города.

Хлопала и развевалась на ветру выстиранная одежда. Толстые кабели, извиваясь, как змеи, тянулись к передвижному генератору. Временные стойки

образовывали коридор, ведущий зрителей внутрь. За веревочными барьерами, защищающими от чересчур любопытных зевак, в кольце из грузовиков с