Трав медвяных цветенье (СИ)

Всю следующую неделю они с дамочкой хлюпали сырыми рыхлыми путями, одолевая половодья. Что делать – дело на месте не стоит, и всегда его хватает про нашу душу. Одно за другим, друг за друга цепляются, рвут на части, поди, поспей в один присест, да во; сто мест… Потому в родных пенатах Стах оказался куда раньше, чем в далёкой Нунёхиной деревне. Да так как-то нежданно-негаданно, потряс головой, сбросил оторопь – и глазам не поверил: вот она, Гназдова земля! Ещё пару вёрст – и засека мелькнёт. Ну, как тут можно мимо проехать?

Дома он сто лет не бывал. То есть год с лишком. И думал – не видать уж ему милого порога, не обнять матушку с батюшкой… Не говори: крепко нашкодил, только и хоронись от семейного гнева. Но теперь всё изменилось. Теперь – чего бояться? Пасть в ноги, повиниться – а там и невесту привезти… Всё простит блудному сыну любящий отец.

Однако не без робости предстал младшенький пред родителем. Уж так сложилось. «Почитай отца твоего и мать» – и детки, со младенчества до седых волос, от отчего взгляда испытывали невольный трепет. Дрогнул и Стах, склонив повинную голову.

– Здрав будь, батюшка Трофим Иваныч, – проговорил тихо. Отец встретил его на крыльце. Вышел на скрип открывшихся ворот – да так и застыл, не сводя глаз.

– Будь здрав и ты, Стах Трофимыч, – задумчиво промолвил наконец. – Давно не захаживал.

Молодец бухнулся на колени, лбом в землю ударился:

– Прости, батюшка.

– То-то! – возвысил голос отец, и давай пенять горестно, – кабы ты изначально слушался… чего натворил, а! вон, как судьба проехалась… стыдно людям в глаза смотреть… – и пошёл бурчать, тише, да горше, – теперь делать нечего… какая ни есть девка, а замуж возьмёшь… но, год, не год, выждать надо… к Покрову привезёшь… а пока в страду поработай…

Стах, который намеревался вскорости рвануть к Нунёхе, посмел заикнуться:

– Да я, батюшка, к невесте хотел… Как она там без меня?

– Туда Зар ездит. А тебе незачем. Ты не брат, не сват, а срам сказать, что.

– Жених, батюшка, – осторожно поправил сын.

– Вот под венцом и успокоишься, – отрубил отец.

И вразумлять принялся:

– Семья растёт, землёй разжились, братья год без тебя мыкались, а ты опять отлынивать? В работы ступай! Тебе, болезный, оно полезно! – и вздохнул, – хватит, вставай с колен. Кнутом бы попотчевать, да так изболелась душа, что не до кнута. Иди в объятья!

Стах вскочил и на шею кинулся – батюшке, а там и за плечом его стоя;щей матушке, вот уж кто приласкал без всякой строгости, пожалел да по склонённой голове погладил ласково, и впрямь бы уткнуться в подол да поплакать всласть, но давно уж, как в детстве, не плачется…

Братья, как водится в горячее время, все дома были. К вечеру собрались за родительским столом – шевельнутся негде.

И Василь тут. Стах на радостях крепко обнялся с ним:

– Ну, как ты, что с ногой-то? Ступаешь, али нет?

– Да так… – усмехнулся тот и поморщился, – подволакиваю…

Василя ещё к Пасхе привезли. Зар да Фрол. Откланялись Нунёхе, отблагодарили, а сам он со старушкой аж загрустили при прощании: так свыклись. Однако, душа рвалась домой – и дорвалась. Сидел теперь родителям-жене-детям пасхальный подарок на лавке, в поле пока не работник. Так что Стаху за него следует.

На Василя народ уже налюбовался, а на Стаха пока нет. Так что родня и соседи заглянуть норовили. И, конечно, тётка Яздундо;кта. Куда ж без неё? Как ни тесно было за столом, а ей-то место нашли. Да почётное.

– Ох, ребята! – подпершись, закручинилась она на Василя и Стаха. – Всё вам, невесть где, летается. Сидели б дома – целее были б.

Но чуть позже заворковала уже по-иному:

– Что, Сташику? Овдовел наконец? Вот ведь лихо на твою голову! От неё, говорят, и церковь сгорела… Но ты тоже хорош! С кралями связался! Они, крали-то, до добра не доведут… Тебе вот жениться надо, по-хорошему. Вон… на лавочке сиживал с сестрицей Азарьевой… Как же? Помню… Вот, и проси Зара – пусть привозит, пока другие не сосватали… Куда он её отправил-то? Ась? Васику? Куда дружок сестрицу-то увёз? В монастырь, вроде, пожить?

– Да не помню… – угрюмо буркнул Василь и опустил голову. И тут открылась любопытная вещь. До сих пор не хватились Гназды сбежавшей со двора девицы. Не зазвонил братец в колокол – стало быть, всё в порядке. Ему виднее. На вопросы что-то пробормотав, отмахнулся – ну, и пожал народ плечами, ну, и отстал, ну, и утешился бабьими домыслами.

Ложь порождает ложь. Как поветрие. Зацепило в одном – и пошла зараза. Всё собой заполонила – и тесно с ней на свете. Не той теснотой, как за семейным столом у Гназдов, а злой да постыдной, от которой кровь в лицо бросается. И наблюдательная тётка эту кровь уловила. Но ничего не сказала: чего в чужих душах топтаться? Да и не без её вины примазалась к ним эта ложь. И не они её породили.

Эту ложь Стах и пресёк с огромным удовольствием: пора ж её, наконец, кончать: сколько ж можно-то!

– Всё верно, тётушка! – расцвёл широкой улыбкой. – Я уж Зара упросил.

Братья осторожно переглянулись. Ни слова про то не обронили за всё тяжёлое время, точно боясь коснуться. Ни они, ни Зар, ни сам он. А тут вдруг взял да срубил с плеча.