Трава и солнце

— Не удастся — что ж, придется вернуть, — сказал Лев.

Аверя все понимал.

Лев опять взял в руки икону, зачем-то подул на нее, нежно прикоснулся тыльной стороной ладони.

— Георгий… Как выразительно, сколько экспрессии в повороте тела, в руке! А какое благородство в тонах! Вроде приглушен главный цвет, но он орет, орет!

Аверя смотрел на него и растерянно улыбался.

— Попробую, — проговорил он.

— Слушай, — сказал вдруг Аркадий, — прошу тебя: оставь Аверю в покое. Неужели мало всего того, что он тебе сделал? Ты просто жаден, а жадность до добра не доводит — Голос Аркадия звучал жестко и холодно. — Думал, сам поймешь, и не хотел тебе это говорить, а приходится. Ты собираешь эти иконы только потому, что это модно, только потому, что у тенора вашего концертно-гастрольного объединения Гришаева их двадцать семь штук, а у куплетиста Катькина — тридцать одна. Тебе приятно поразить ими гостей, подчеркнуть, что ты не отстаешь от времени и понимаешь толк в настоящем искусстве, а на самом деле ты… — Аркадий начал сердиться.

Лев покраснел, надулся, и Аверя поспешил из палатки.

Маску и трубку на всякий случай он спрятал под полу пиджака. Аверя шел по улице Железнякова и думал, как бы лучше подъехать к Фиме, и ничего не мог придумать.

Он даже не слышал, как с мчавшегося сзади грузовика кто-то кричал ему. И уже когда грузовик почти поравнялся с ним, Аверя очнулся.

— Ну, поехали? — крикнул ему Саша, и пес Выстрел подтвердил лаем; что не прочь снова схватить его клыками, если будет глупить.

— Не, — закачал головой Аверя, — сегодня мне недосуг.

— А то садись, вне конкуренции будешь… Поработать с собачкой надо.

«Видно, на границе ей маловато работы, — подумал Аверя, — тренируют, чтобы по следу идти не разучилась».

— Ну смотри. — Саша кивнул ему с машины, а Выстрел отрывисто тявкнул на прощание.

Аверина голова была занята другим. Даже Алка, которую он повстречал на Центральной улице у детской библиотеки, мало заинтересовала его. А вообще-то он любил говорить с этой звонкой красивой девочкой. Купаться с ней не пойдешь — с тоски подохнешь, в нырки играть она не умеет: увидит плывущего по Дунаю ужа и орет как резаная.

Зато беседовать с ней бывает приятно. Особенно слушать ее. Чего только не знает она! И когда в обувной магазин привезут синтетические сандалеты по четыре рубля, и у кого сейчас на руках библиотечная книга про диверсантов «Это было на Дунае», и почему отец Коськи Заречного ушел из семьи и поселился в доме номер семнадцать, где надпись «Злая собака» и в подтверждение нарисована страшная пасть с торчащими кривыми клыками, и…

Все знала она, буквально все, что творилось в Шаранове.

— Ты куда так торопишься, Аверчик? — остановила она его. — Давай походим.

— Зачем? — спросил Аверя.

— Поговорить хочется. Давно не видала тебя.

— Как-нибудь в другой раз.

— Слушай, а ты знаешь, что…

Целый час пробродил он с Алкой, и у нее ни на минуту не закрывался рот. Потом, когда все главные новости были выговорены и ничего интересного нельзя было ждать, Аверя отделался от Алки, сославшись на то, что отец велел прийти сегодня пораньше. А сам полетел к Фиме.

Как вот только лучше подъехать к ней, как объяснить, чтоб правильно поняла: совсем не из корысти хочет он раздобыть эти иконы — все ребята будут нырять и плавать с этими ластами и маской. Можно даже через Маряну организовать секцию подводных охотников…

Спрятав под лопухом своего огородика то, что дал ему Лев, Аверя зашагал к домику Фимы.

Он шел по кладям, подыскивая слова помягче и поубедительнее, и вдруг услышал крик.

Кричала Фимина мать. Крик был хриплый, надрывный и какой-то слепой. Какой-то яростный и дикий был этот крик. И вслед за ним — плач. Ее, Фимин, плач.

— Убить тебя после этого мало! Убить!

Следовали громкие удары кулака, а может, и палки обо что-то мягкое, живое, и слышался плач. Он то прерывался, то возникал. Это был плач взахлеб, горький и тяжелый. Фима что-то кричала сквозь слезы, что-то твердила. Но удары заглушали и прерывали эти слова и плач.

Аверя ринулся обратно. Он бежал по кладям к Дунаю, бежал и только сейчас начинал понимать, что наделал. Он бежал к мосту через Дунаец, бежал к воротам рыбозавода.

Старичок вахтер, сидевший на ящике из-под рыбы, знал Аверю и пропустил. Аверя пробежал вдоль коптильни, мимо грязноватой горы крупной соли. Пересек путь автокара, перевозившего из цеха в цех рыбу, и подбежал к причалу, что у посолочного цеха.

Здесь под навесом орудовали три работницы — принимали с фелюг и взвешивали рыбу. Маряна в жестком фартуке на черном халатике и резиновых сапогах поливала из шланга огромных, только что выпотрошенных белуг, лежавших на тележке.

Тугая струя шланга хлестала по спинам и мордам, раздвигала створки вспоротых животов и вымывала кровь.

Аверя схватил Маряну за рукав и громко зашептал:

— Маряша, идем… Фимку убивают…

Маряна направила струю шланга в пол, и струя остервенело забила по резиновым сапогам подруг.

— Мамка ее… Совсем озверела… Кабы успеть…

Маряна сняла фартук, развязала сзади тесемки халата.