Трава-мурава

А Петр Иванович ходит и ходит за дверью. О чем он думает? Какие переживания гложут его душу?.. И какую же надо иметь душу, какие силы, чтобы так глубоко хранить свои печали от посторонних людей!.. А он, «заместитель директора», молодой и здоровый, как бык, распластался, разнылся!.. И Щетихин стукнул кулаком себя по ноге. Жена, видишь ли, в театре на оперетке со своим дружным коллективом, а эта благородная измученная душа свое окаянство на погоду списывает: «эти февральские оттепели…» Я бы так не смог! — подумал Щетихин, завидуя и жалея одновременно Петра Ивановича…

Он так и не услышал, когда пришла Елена Васильевна из театра, а проснулся от негромкого женского голоса, который доносился из-за плотно закрытой белой двери.

Было раннее утро. Это Щетихин скорее понял не столько по серому свету за окном, сколько по свежей бодрости в теле. Он лежал, с улыбкой оглядывая «Анину комнату», воображая одновременно и саму Аню, и слушал приятный женский голос за дверью, не вникая еще в то, что говорил этот голос, но уже связывал его и с Аней, и с Петром Ивановичем.

— Все съел? — ласково спрашивал женский приятный голос — Сейчас я тебе молочка налью… Вот, пожалуйста, даже с пенкой!..

И Щетихину представляется лицо Петра Ивановича, счастливый блеск добрых серых глаз.

— А на дворе-то что делается! — опять сказал женский голос с удивлением. — За ночь не примерзло нисколько, с крыш каплет и каплет. Весна! Ты посмотри только, настоящая весна!.. — Молчание. Звон чашки. Легкий вздох. И опять: — Ну что, милый, все, не хочешь? Сыт? Ах ты, лапушка мой!..

Щетихину представляется, как Елена Васильевна обнимает и целует Петра Ивановича.

Тут хлопает дверь, и слышится знакомый тихий голос Преснякова:

— Может быть, Лена, ты соберешь для Ани посылочку? Вот я принес…

— Да, верно, — деловито отвечает Елена Васильевна. — Я сама об этом подумала. А что тут у тебя?

— Меду купил немножко, она любит.

— А что еще было на базаре?

— Да я не обратил внимания, — виновато отвечал Петр Иванович.

Сердитое молчание. Стук стеклянной посуды.

— Нет, ты ешь, Лена, ешь, я потом, — говорит Петр Иванович. — Я вот что хотел тебя спросить… Ты вчера сказала, что Купряшкин предлагает барабанную сушилку…

— Какой Купряшкин? — в некотором замешательстве спросила Елена Васильевна.

— Альберт Александрович.

— Ну, он так говорил, я не знаю, — быстро, с раздражением ответила Елена Васильевна.

— Так вот, — твердым тихим голосом продолжал Пресняков, — при случае передай ему от моего имени, что я прошу его не вмешиваться в мои дела, в мои отношения с «тимирязевкой».

— Но, Петя! — горячо воскликнула Елена Васильевна. — Я думала, что он тебе может помочь, и вообще…

— Я тебя прошу, — тихо сказал Петр Иванович. — И давай оставим этот разговор.

Щетихин не понимал, о чем они говорят, о каком Альберте Александровиче, о какой сушилке, да его и не интересовало все это. Его занимал тот странный ласковый разговор Елены Васильевны — с кем она так говорила? Сначала-то показалось, что это с Петром Ивановичем она так щебечет: «Ах ты, лапушка мой!» и все такое прочее, а его, оказывается, и в доме-то не было: на базар бегал за медом для Ани. Но с кем?..

Впрочем, разговоры за дверью вскоре стихли, потом до Щетихина донеслось:

— Ну, я пошла… Ты дома будешь?

— Да.

— Вот это для Ани, я собрала.

— Хорошо.

— До свидания. Обедать я не приду, не жди, сегодня много работы… — И уже из сеней, должно быть: — Не забудь покормить Фадея.

Стукнула дверь, и все стихло.

Фадей! Вот кто этот «лапушка» — кот Фадей!..

Щетихин полежал еще немного и стал одеваться. За окном уже было светло.

Потом он завтракал, а Петр Иванович, как и вчера, тоже сидел за столом и потчевал гостя, сказав, что сам он уже поел. Может быть, это было и так, но вполне возможно, что Петр Иванович не хотел отягчать впечатление Щетихина какими-то своими, не совсем, может, приятными для постороннего приемами еды, потому что как же он может своими протезами держать, например, вилку? Чтобы ненароком не затронуть какую-нибудь неприятную для Преснякова тему, Щетихин спросил про его научную работу. Оказалось, что как раз накануне войны Пресняков закончил курс в Тимирязевке, но что касается методов консервации сельскохозяйственных продуктов, особенно же «второго хлеба», то есть картофеля, то эта идея возникла у него во время войны.

— Эти картины голода, смерти людей от крайнего истощения меня потрясли, — признался Петр Иванович. — И я подумал… Впрочем, — перебил он сам себя, — все это малоинтересная материя. Расскажите-ка лучше, Александр Сергеевич, о своей работе.

— Да что рассказывать… Вы бы вот весной к нам приехали, знаете, как в Урани весной красиво!..

— Да, да, Аня мне говорила.

— Приезжайте, правда, Петр Иванович! — упрашивал Щетихин Преснякова как отца родного и при этом с глубокой ненавистью глядел на лежавшего посреди пола кота Фадея.

В полдень Петр Иванович проводил Щетихина на вокзал к поезду.

На улице ослепительно ярко светило солнце. Таким оно бывает в ту пору зимы, когда люди вдруг замечают: «А ведь скоро и весна!»