Трава-мурава

Полевые цветы, в основном ромашки, и еловые ветки лежали в сенях. Аня носила цветы и ветки, а Груша устилала ими гроб. Пахло хвоей. Из еловых лап Груша сделала изголовье, потом сверху постелила белое полотно.

Подошла Лиза в черной косынке, провела рукой по кромке гроба, запричитала:

— Сестренка-подружка, посмотри, какой мы тебе домик сделали, ой! Новый свой домик ты не будешь открывать, не будешь закрывать, ой!..

Потом Веру положили в гроб, который поставили на столе. Вокруг Вериной головы Аня и Груша положили мелкие красные цветочки, и синеватая бледность висков и лица уже стала не так заметна…

Алда, вся в черном, подошла к Захарычу и зашептала:

— Молитву надо бы ей за упокой…

— Читай, кто тебя задерживает, — вместо Захарыча ответил Пивкин.

И тотчас гроб окружили женщины, все в черных платьях, и запели прощальную молитву. Пели они долго, и от этого пения, от духоты в избе у Ани закружилась голова. Она выбралась на улицу.

Здесь тоже толпилось много народу. Мужики и парни табунились в сторонке и курили. У калитки и по дороге, где понесут Веру, были набросаны еловые лапы.

Аня вспомнила о Борисе Качанове, как она увидела его на станции, и у нее больно сжалось в груди.

Он ведь еще не знает, что его Вера умерла, и видит ее в мыслях своих живой. Ничего не знает он и о сыне…

Через полчаса стали выносить гроб. И когда вынесли и поставили на табуретку, чтобы мужикам половчее взяться За полотенца, появившийся откуда-то Сатин вдруг сказал громко:

— А где Верина медаль?

Люди затихли на минуту, старухи и бабы перестали выть.

— Медаль? Какая медаль?

— Медаль за трудовую доблесть! — громко сказал Сатин. — Ну-ко, Алда, иди поищи медаль.

Алда побежала в дом, и прошло еще минут пятнадцать, пока она нашла медаль.

— Она самая, — сказал Сатин и поискал среди толпы кого-то глазами. — Вот ты, Лиза, и неси медаль Верину, — сказал он.

И когда Лиза несла Верину медаль на ладошке, то все плакала и оглядывалась назад, на гроб, который несли на полотенцах мужики. А когда уставали, то под гроб подставлялась табуретка, за полотенца брались другие, и процессия двигалась дальше.

А солнце стояло уже высоко и было по-летнему жаркое. По селу перекликались петухи, где-то вдалеке работал трактор, и что-то странное, кощунственное казалось Ане в звуках этой неукротимой и безостановочной жизни.

Когда опустили гроб в могилу, внезапно раздался ружейный выстрел. И многие вздрогнули, а потом улыбнулись. Это стрелял Пивкин. В руках он держал длинную, с ржавым стволом берданку.

— Вечно живи в наших сердцах, дорогая Вера Качанова, — сказал Сатин. — Пусть каждую весну зеленеет твоя могила!..

Глава восьмая

1

Аня собиралась в Саранск. В райздравотделе ей сказали, что если она купит в саранской аптеке медикаменты, то пусть возьмет счет, и тогда райисполком ей оплатит расходы. И дано ей было на эту поездку три дня.

Поезд через Ховань в сторону Саранска проходил утром в девять часов, так что выйти из Урани нужно было рано, часов в пять. И собиралась она в дорогу с вечера, Цямкаиха вроде бы даже затосковала и как будто не верила, что Аня вернется скоро. А когда Аня заговорила о том, что написала в сельсовет требование на оплату Цямкаихе за «аренду и содержание медпункта», то Цямкаиха слабо махнула рукой и сказала:

— Какие деньги, дочка, я разве за деньги? На зиму дровишек привезут, и ладно…

— Нет, бабушка, так нехорошо. В твоей избе каждый день вон сколько бывает людей, сколько грязи натаскают, а ты убираешь.

— Что мой дом, кино, что ли? За это деньги надо брать?

— Не кино, да все равно, такой порядок. Да и тебе разве лишние деньги? Вот скоро начнут на заем подписывать, у тебя и будут деньги.

Цямкаиха подумала с минуту, склонив голову и поджав губы, потом улыбнулась и сказала:

— Ну, если уж такой порядок…

— Такой, такой! — заверила Аня.

— Спасибо тогда тебе, дочка, дай бог тебе добра в жизни.

— Не за что, Анна-бабай!

— Да как не за что, дочка! Как ты стала у меня жить, будто солнышко в моей старой избе засветилось. И весело-то, и чисто, и люди-то ко мне ходят! Нет, нет, и не говори. Спроси-ка, как теперь все мне завидуют! Вот намедни Ульяна и говорит: «Сто лет Цямка проживет и не охнет — свой доктор, как у барыни какой!» — И Цямкаиха мелко, радостно посмеялась.

— Вот съезжу в Саранск, лекарств привезу, одежды себе теплой, и заживем мы с тобой, Анна-бабай, на славу! Никакая зима нам не страшна будет!

— Дай-то бог, — соглашалась Цямкаиха, утирая концом платка мокрые глаза. — И от меня привет своей маме скажи.

— Обязательно скажу, какая ты у меня хорошая!

— Ой, да что ты, — ответила Цямка тихо и опять заплакала. — Какая уж я хорошая…

Порешили, что она разбудит Аню в пять часов, как пойдет на утреннюю дойку.

Аня легла в постель. Сон не шел к ней. Что только не лезло в голову: и мать, и Вера, и Груша, и похороны, и стрельба Пивкина из ружья… И опять мама, Саранск, гулкие коридоры медучилища…

Где-то далеко заиграла гармошка. Аня прислушалась. Играл, судя по всему, Семка Кержаев. «А может, встать и пойти на Курмыж?» — подумала Аня.