Травля

С этим я не спорил. В том, что настало время шлюхи — сомнений не было. Пятый потерял сон, путал время суток, все чаще ссорился с женой. Было даже немного смешно наблюдать, как он ищет тишину. Антон купил себе беруши и, отвозя Арину к теще, отправлялся в какой-нибудь парк или на кладбище, где в течение нескольких часов мог неподвижно сидеть на скамейке. После этого он ехал в гостиницу, где, прежде чем уснуть, проверял пять-шесть номеров, всякий раз оставаясь недовольным качеством звукоизоляции.

В «Хороших временах» он требовал выключить музыку и, к всеобщему изумлению, не раз вступал в перепалки с друзьями, которые, по его мнению, слишком громко разговаривали.

Пятого раздражала жена. Арина, как ему теперь казалось, оглушительно чавкала и звонко сербала чай. Антона злило, что жена сушит волосы, вместо того чтобы выключить стиральную машину, которая, гремя, наворачивает круги. Голос любимой женщины стал противен.

— Зачем ты так долго разговариваешь по телефону?

— Антон, у меня вообще-то тоже есть свои дела.

— Я понимаю, но зачем повторять все по сто раз? Ты одно и то же говоришь!

— А ты не слушай.

— Я не могу не слушать этот маразм. Что за дебилка, с которой ты разговариваешь?

— Я разговариваю с мамой.

— А, ну тогда понятно!

— Знаешь что, Антон, иди к черту!

— Дочь свою успокой!

пауза

Пятый был совершенно разрушен. Я ничего не понимаю в психиатрии, не знаю, как там все это называется, но в том, что он больше не мог себя контролировать, сомнений не было. Синяки, красные, сонные глаза. Антон постоянно хамил близким, огрызался, курил. Смешивал кофе, сигареты и успокоительное… По средам вечером в Лужниках Пятый играл с друзьями в футбол. Все те же журналисты, фотографы и редакторы. Вся эта хорошевременская херобратия. С каждым разом ребята все меньше радовались его приходу. Почему? Потому что Пятый всех достал.

— Сели! Сели! Сели, млять, скоты!

— Антоха, кончай орать!

— Ты домой вернись лучше, труп!

— Да я опускаюсь!

— Да ни хера! Вы только обрезаете! Сядь домой и стой тут! Вообще вперед не ходи!

— Ты на себя посмотри! Дай ты ближнему! Для чего ты засылаешь, если видишь, что они не могут зацепиться?

— Он открылся — я перевел!

— Ну и что толку? Все же им достается.

— Вы там поборитесь — и будет наш мяч.

— Мы поборемся — ты за собой следи! Ты уже всех достал своим криком! Нужно же уважение к людям иметь.

— Какое уважение?! Я бегаю туда-сюда, а ты от углового флажка по воротам херачишь!

— Мы что здесь, все на кубок играем?

— Конечно, не на кубок! Вы поделились так, что у нас в команде одни пассажиры, и они нас возят в свое удовольствие — какой уж тут кубок?!

— Давай переделимся, чтоб ты не вонял.

— Отец твой воняет.

— Антон, следи за языком!

— Сам следи, мудак!

— Антон, давай ты успокоишься, наконец! Мы сюда приходим не орать, а поиграть в свое удовольствие.

— Да у вас все в свое удовольствие! Что в жизни, что здесь. Вы ни в реальности не можете побороться, ни здесь.

— Антон, не нравится — играй с другими!

— Можешь не волноваться — больше не приду!

Антон с женой уехали в Петербург. На два дня. Рассудили, что короткое путешествие пойдет на пользу. Дурак и дурочка. Хорошего пути! Мы пробрались в их квартиру. Если честно, мне было очень интересно узнать, как он живет. До этого момента я только слышал их дом, теперь же смог увидеть: гостиная, спальня, детская. Признаться, жил он неплохо. Я даже представить себе не мог, что журналист может позволить себе такую обстановку. Что тут скажешь? Москва-Москва. Я ходил по его квартире, рассматривал вещи и думал, что ведь так, если бы жизнь только была справедливой, мог бы жить и я. Не знаю почему, но в память мне врезалась его книжная полка. Книги были разбросаны по всему дому, в туалете, в гостиной, в кухне. В коридоре разместилась натуральная библиотека, но я запомнил только те, что стояли над его рабочим столом. Рахманинов, Шаляпин, Мережковский, Тарковский, Герцен, Бродский, Кандинский, Бердяев, Бунин, Ростропович, Любимов, Буковский, Барышников, Набоков, Солженицын, Газданов, Лихачев, Шаламов, Нуриев, Алехин и Куприн. Думаю, Пятый даже не задумывался, что объединяло всех этих ребят. Да и вряд ли он мог представить себе масштабы операции, которая стремилась связать его с ними.

Когда я зашел в детскую, Кало как раз застегивал ширинку. Сперва я почувствовал неприятный запах, затем посмотрел на кроватку.

— Зачем ты это сделал?!

— Живот прихватило.

— Это же детская кроватка, Кало!

— Слушай, а мне-то что? Мы здесь для чего вообще? Разве не ты говорил, что мы должны прессовать его по всем фронтам?

— Да, но это же все-таки ребенок, блин… Он-то тут при чем? У всего же есть рамки…

— Какие рамки, Лев? О чем ты говоришь? Может быть, тебе вдруг стало жаль его?

— Да не жаль мне его! Я вообще думаю о другом!

— О чем?

— О том, что мы можем перегнуть, понимаешь?

— Перегнуть? Ну и хорошо! Свалит пораньше, нам-то что?