Требуется чудо

— Будь человеком, скажи: как они у тебя надутыми выскакивают? Мячи-то не простые — футбольные, настоящие, сам трогал…

— Грант, родной, ты же не со вчерашнего дня в цирке. Откуда столько любопытства?

— Прости, Саша, ничто человеческое даже шпрехшталмейстерам не чуждо. Не скажешь?

— Не скажу.

— И правильно. Это я от взрослости. А цирк — ты, Саша, знаешь, — взрослости не приемлет. И мне и Наташе от тебя одно требуется — чудо. А у тебя этого добра — полны закрома.

— Полны, говоришь? — усмехнулся Александр Павлович. — Если бы… — Вот и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели: Грант — одно, Александр Павлович — совсем другое. Он похлопал в ладоши: — Закончили репетицию. Все — по местам, укрыть, как от врага. Завтра — в то же время, без опозданий…

И домой ушел, Валерии звонить не стал.

А утром во двор вышел — к Олегу собрался, посмотреть, как ремонт «Жигуля» идет, — а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.

— Вот тебе и раз, — только и сказал. — Ты что здесь делаешь?

— Вас жду, — Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.

Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в легком черном фартучке. Поверх платья, поверх кружевного крахмального белого воротничка, подшитого к стоечке, — пионерский галстук; узел вывязан ровно-ровно.

— А школа?

— Я не пошла.

— Ну, мать, ты даешь… — Александр Павлович, действительно несколько потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже позволила себе сесть — на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила. — Почему не пошла?

— Мне надо с вами поговорить.

— Ты давно здесь сидишь?

— Не очень. Какая разница?

— А почему не поднялась?

Наташа не ответила, только плечами пожала: мол, не поднялась — и все тут, интересоваться бестактно.

У Александра Павловича опять противно заныло в животе: то ли предчувствовал он, о чем разговор пойдет, то ли просто разволновался, увидев Наташу.

— А школа, значит, побоку? Нехорошо… — это он по инерции: слышал, что в подобных случаях полагается говорить детям. А вообще-то ему до школьных занятий Наташи дела не было. Он, равнодушный, даже не спросил ни разу, как она учится. — Кстати, как ты учишься?

— В смысле? — не поняла Наташа. Она явно собиралась беседовать о чем-то ином, обсуждение школьных проблем не входило в ее планы.

— В смысле успеваемости.

— На «хорошо» и «отлично», — сухо сказала она. — Мы что, мои оценки будем обсуждать?

Ноющая боль отпустила, и Александр Павлович неожиданно ощутил даже некую приязнь: вот же милая девочка, отыскала его адрес, приехала, ждала невесть сколько, в школу не пошла. И наверняка Валерии — ни слова.

— Что же мы будем обсуждать? — спросил он, обнимая Натащу за плечи, но девочка вдруг напряглась, даже отодвинулась, и Александр Павлович немедленно убрал руку.

— А вы не догадываетесь?

— А я не догадываюсь.

— Я пришла поговорить о маме.

— А что с мамой? — Александр Павлович прекрасно знал, что с мамой, но ведь должен же он был что-то спрашивать…

— Вы прекрасно знаете — что с мамой, — Наташа будто подслушала его мысли.

— Понятия не имею!

— Она — другая, я вам уже говорила. И виноваты в этом вы!

Прямое обвинение Александру Павловичу не понравилось.

— Знаешь, подруга, я за собой вины не чувствую. Никакой.

— Извините, я оговорилась. Не виноваты, а… — Помялась, слово подбирая: — Ну после того, как вы к нам в дом пришли, она другой стала.

Все верно. Именно после того: слепой бы не заметил.

— Какой — другой? Ты можешь говорить внятно? — Александр Павлович решил: с Наташей необходимо быть честным.

Это он, помнится, еще позавчера ночью решил, когда уснуть не мог. А пока тянул время, занудствовал по своему обычаю: стать честным с женщиной — на такой шаг мужество требуется, а его у Александра Павловича не в избытке, подкопить надо. И то ли «подкопил» он, то ли надумал сразу — в омут головой, но вдруг сказал: — Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты имеешь в виду, прекрасно знаю… Но вот интересно: чем тебе не нравится такая мама?

Наташа отвернулась. Смотрела, как малыши толкались в песочнице, кто-то у кого-то ведерко отнимал, выл в голос: еще сопли не высохли, а уже делят имущество, сами себе проблемы создают. С детства и далее — со всеми остановками…

Наташа сказала не оборачиваясь:

— Мне нравится. Мне очень нравится. Я только боюсь.

— Чего ты боишься?

— Что вы уйдете — и она станет прежней.

Ах, умная девочка Наташа, взрослая мудрая девочка!.. И все же не могла она понять то, что мог понять Александр Павлович. Или иначе: хотел поверить, что понял.

— А с чего ты взяла, что я уйду? — спросил и сам себя одернул: ты же хотел быть честным. Так будь! — Нет, подожди. Наташа! Ты умная девочка… — Он встал и заходил туда-сюда вдоль скамейки. Наташа по-прежнему на него не смотрела: вроде бы разглядывала малышей. Она не хныкала, ничего не просила, и от ее каменного молчания Александру Павловичу было еще труднее.