Тренинги свободы

Вольф Бирман[3]

наверняка прав: Саша Андерсон в самом деле засранец. Наверное, можно подтвердить документами и заявление Юргена Фукса[4]

: Саша Андерсон стучал на своих товарищей, закладывал их, сдавал «штази». И все же я буду последним, кто однозначно выскажется о его виновности. От категоричных суждений меня удерживает вовсе не христианское всепрощение. И тем более не какой-то моральный релятивизм — как раз наоборот. Если я не увижу взаимосвязей между истеричностью публики и апатией правосудия, между сильно дезориентированным либидо наших красавиц и непоправимыми уже деяниями этого прыщавого заикающегося вурдалака, то боюсь, что ничем не смогу поспособствовать упрочению той морали, с позиций которой только и можно судить о чем бы то ни было. Проще говоря, я и сам буду человеком пропащим, и весьма вероятно, что своим неведением, наивной истеричностью и умышленным равнодушием буду только способствовать, чтобы такие пропащие души множились.

2

Саша Андерсон в одном из своих скупых откровений упоминает, что на первом допросе следователи связками ключей били его по почкам. Ему тогда было двадцать лет, говорит он. Ему было непонятно, что происходит. Отбитые почки болели. Во что бы то ни стало хотелось вырваться на свободу. Белу Caca[5]

тоже били по почкам. Он тоже не совсем понимал, что происходило. И тоже очень хотел вырваться на свободу. Но один человек готов за это платить, другой — нет. Один говорит: не могу терпеть, другой: лучше сдохнуть. Когда представляешь себе подобную ситуацию, моральное чувство подсказывает, что правильнее — выбрать смерть. Однако когда мы воспринимаем мир не умом фантазирующего подростка, а имея уже некоторый опыт по части страдания и блаженства, то знаем, что решение столь мучительного вопроса зависит не только от наших моральных качеств. Я, конечно, не сомневаюсь, что лучше подохнуть героем, чем уцелеть, превратившись в моральный труп, но не могу знать заранее, способен ли я в сходной ситуации заплатить требуемую цену. И пока я не окажусь в такой ситуации, никогда не узнаю, каков я на самом деле.

Например, Иштван Эрши[6] рассказал нам, что он в этой ситуации… ухмылялся. Но заранее он ведь тоже не знал, что будет молча скалиться следователю в лицо, напротив: в этой дурацкой ухмылке, неожиданной для него самого и не упоминаемой ни в каких нравственных наставлениях, он открыл неизвестный дотоле способ сопротивления, который в чрезвычайной ситуации помог ему сохраниться как личности. Во всяком случае меня поражает, что есть человек, владеющим таким способом, но я не уверен, что нечто подобное удалось бы и мне. Я запросто могу с уверенностью думать, что окажусь подонком, или, напротив, буду стремиться не оказаться им, но мне не дано знать заранее, как я буду переносить душевные испытания и физическую боль и найду ли собственный способ защитить хотя бы свое сознание. В чрезвычайных ситуациях предателя пристреливают его товарищи, поскольку эту чрезвычайность они распространяют и на самих себя. Но при этом они получают представление не о том, каковы они сами, а, самое большее, лишь о том, каковы их намерения.

В своей книге «Воспоминания о прекрасном времечке» Эрши также рассказывает, что когда тысячи венгров сидели по тюрьмам, кто стиснув зубы, кто ухмыляясь, а кто — в качестве новоиспеченного стукача, когда людей вешали и расстреливали, весьма выдающиеся венгерские писатели и мыслители в немалом числе и по собственной воле подписали бумагу с требованием, чтобы ООН сняла с рассмотрения венгерский вопрос[7], поскольку «образование Революционного рабоче-крестьянского правительства и обращение за помощью к советским войскам избавило нашу страну от реальной угрозы со стороны набиравшей силу кровавой контрреволюции». Полагаю, что Эрши имеет право назвать имена всех 174 подписантов, однако же не считаю, что подобное право я могу распространить на себя. Самое большее, я могу задуматься над вопросом: что тогда, в тех жутких условиях, вынудило этих достойных людей подписать столь позорную бумагу? А задумавшись, наверное, вспомню, что именно в сентябре 1957 года, быть может, в тот самый час, когда эти достойные люди подписывали позорную бумагу, я вступил в Коммунистический союз молодежи.