Трепанация

Тишина. И лишь за окном шум проезжающих машин.

– Как это? – спросил в недоумении Осип. Он нахмурился, пытаясь понять происходящее.

– Да, я жил с твоей матерью, это так, но когда мы познакомились, тебе было уже около года. Кто твой отец – я не знаю. Я хотел жениться на твоей матери и усыновить тебя, но по известным тебе обстоятельствам мы не смогли быть вместе. Когда мне переслали из Америки твое письмо, я понял, что ты считаешь меня своим отцом. Точнее сказать, тогда я понял это. Моя ошибка была, наверное, в том, что я решил использовать это в психологических, так сказать, целях. Ты нуждался в объекте своей обиды, чтобы высказаться. Чтобы снизить то внутреннее напряжение, которое в тебе копилось долгие годы. Вот я и решил стать таким объектом для тебя и в твоих же интересах. Но я не твой отец.

Молчание.

– Присядь, успокойся.

Осип машинально сел в кресло напротив психолога.

– Пока не ясно, но мне кажется, что мы добьемся нужного эффекта.

Осип посмотрел на него с желанием что-то сказать, но слов не было, и психолог ему помог.

– Помолчи. Не торопись. Понимание придет само. Мне тоже это далось нелегко. Но ведь я никого не обманывал. Я старался лишь быть как можно ближе к действительности. От этого казалось, что я бездушен и бессердечен, но, поверь мне, действительность куда более бездушна и бессердечна, чем я. Так как мне быть? Быть мягкотелым и сочувственным? Быть благодушным и сердечным? А дальше что? Чем я смогу помочь в таком случае людям? Они ждут уверенности и помощи. Так ведь?

Осип кивнул.

– Вот ты капитан, и твой корабль полон детей, а ты сбился с курса и не знаешь, куда плыть. Что ты сделаешь? Вместе с ними начнешь плакать и сокрушаться, что все пропало, и ждать гибели? Или все же будешь рисковать, хоть и с вероятностью ошибиться?

Молчание.

– Все мы живем в первый раз, – усмехнулся Александр Борисович. – Веня, ну что, мы выпьем чаю, или ты так и будешь там стоять?

Веня как будто вышел из оцепенения.

– Чай уже остыл, наверное.

– Сделай новый, а то я устал с вами что-то.

Веня вышел. Осип сидел молча, склонив голову.

– Что скажешь? Видишь, как бывает в жизни. Сейчас черное, а через минуту белое. Нельзя цепляться за постулаты, они могут быть ошибочными. Критерий оценки только внутри должен быть. Это как с музыкой. Есть классическая музыка, основанная на проверенных канонах, и есть джаз, в основе которого импровизация. Что выберешь, то и сыграешь.

И вдруг без перехода:

– А маму я твою любил. Она потрясающая женщина, но с ней невозможно было сосуществовать, настолько она самодостаточна. Я это понял и, несмотря на любовь, с ней расстался. Ты очень похож на нее. Ты такой же красивый, как и она. Бойся определенности, после нее может наступить хаос. Уж лучше, по мне, привыкать к хаосу. Но это я так считаю. Ты найдешь свой путь. А Веня очень хороший мальчик. Дружи с ним.

– Я пойду, Александр Борисович, – исподлобья глядя на психолога, сказал Осип.

– Ладно, но ты все равно заходи. Мы все же не посторонние люди.

В дверях Осип остановился перед Веней.

– Ты все равно для меня как брат, – с чувством сказал Веня.

– Заходи в гости, – вместо прощания сказал Осип.

Как ни странно, после этого их отношения не прекратились, хоть Осип и испытывал некоторое неудобство. Но это быстро прошло, и они продолжали навещать священника Феодосия.

Откровения отца Феодосия

Отец Феодосий, в миру Владимир Алексеевич Гундяев, говорили, был родственником некоего церковного иерарха. Так это или нет, неизвестно, но некоторые события его жизни наводят на размышления.

Родился он в Ленинградской области в семье сельского священника, лишенного сана за пьянство и вольнодумство и проработавшего до самой смерти библиотекарем.

Можно сказать, родился случайно, так как его отец действительно почти всегда был нетрезв и мало интересовался живущей рядом с ним женой, которая молчаливо несла свой крест. Крест предыдущих или будущих грехов.

Когда отцу сообщили, что родился мальчик, он очень удивился, поскольку не заметил беременности жены. Да и нетрезв он уже был, выпивая с друзьями на заднем дворе и разбирая очередную крайне важную проблему земного мироздания.

Хотя, когда друзья спросили, как назовет, он на минуту задумался, встал, нахмурил лоб и почти торжественно произнес:

– Пусть будет Володей. Как Ленин.

Чокнулись, выпили, но Алексей не сел, а продолжил:

– Я хоть и не Ильич, а тоже много добра сделал простым людям. Так ведь?

Все закивали и забормотали.

– Я, можно сказать, с ним идейно и не согласен, но он по-своему, по-ленински, тоже верующий человек и, значит, нам брат. Так что пусть будет Володей. Пусть поправляет старшего брата.

– Хорошее имя. Правильное. Да и князя Владимира напоминает тоже, – поддержал друга Леонтий, сосед Алексея.

Так же отец не заметил, как Володя подрос и стал набожным подростком. Он был тихим, спокойным, но на редкость упрямым. Это упрямство было бы продуктивным, если бы было рациональным, что ли. Основанным на целесообразности. Этого не было, и окружающим приходилось портить себе нервы.