Третье небо

Каждый из нас тут – за себя.

А я ещё и за Альку.

Звенит колокол: последний круг.

Сразу после гонга Лёха начинает уходить вперёд. Я чуть не отпустил его; тянусь. Снова сажусь в спину.

Терплю.

Мне видно, как помаленьку монотонные его, отточенные движения начинают разваливаться: здесь шаг на полсантиметра короче, чем следовало бы, здесь рука идёт не так плавно, как раньше; а вот и слишком сильный наклон… хорошо, хорошо, сейчас.

Сейчас я его сожру.

Жду последний вираж и выныриваю из-за спины.

Ухожу. Он остановился. Не цепляется. Всё, не может. Не тянет. Сдался.

Сдохни! Сдохни!

Сдохните все!

Они где-то там, за спиной: неудачники, слабаки. Плетутся по моим следам. Вторые. Последние.

Всё.

Всё.

Вижу камеры видеофиксации.

Черта. Нужно пересечь черту. Я должен пересечь вот эту черту.

Всего лишь.

И всё.

Я – победитель. Я уделал их. Всех. Всех и каждого. Перетерпел. Передышал. Так. Вот так вот, ясно?

Ясно?

Я – первый.

Я раскидываю руки. Лечу. Лечу! Десять шагов. Восемь. Да! Это будет эпичное фото: я на финишной ленте, с руками, а позади, моим фоном, в размытом блюре профессиональной камеры – все они. Массовка на моём забеге.

Нужно просто докатить на инерции. Всё.

Я сделал их.

Пять шагов. Три.

Показываю из последних сил улыбку. Будет хорошо смотреться. Не просто порвал их, а порвал улыбаясь.

Один шаг.

Выношу ногу выше, чем обычно: Лика мне говорила, что на фотках так выходит лучше.

Что-то не так…

Боковым зрением…

Нет. Там не должно ничего быть. Ни слева, ни справа. Там на сотые доли секунды после меня – долгие, размазанные в годы мгновения – ничего не должно быть. Ничего.

Ничего!

Я рву, забыв сделать вдох.

Что-то неправдоподобное высовывается с обеих сторон.

Они оба нырнули!

Оба.

Нырнули!

Руки их впереди, головы впереди… шея впереди… но самое главное – плечи.

Плечи.

Внизу, на уровне коленей… да неважно, внизу или нет; впереди.

Впереди меня плечи двоих.

Слева и справа.

Лёха. И Борзов.

А это значит, что я…

Я…

Ненавижу.

Черта.

Алька… Алька… Алечка…

Алечка моя…

Пустота.

Пустота.

***

Жизнь непредсказуема.

Планирование даёт лишь иллюзию контроля, лишь лукаво убаюкивает; быть уверенным в том, что придуманный план осуществится так, как и задумано – значит безусловно полагаться на небезразличность вселенной, на то, что кто-то там, наверху, заботится, переживает, подбрасывает спасательный круг в сложные минуты. Подстраховывает.

Но это не так.

Да, можно надеяться на правильность курса корабля. На его прочность. Но на самом деле, никто не защищён от буйства стихии, способной развернуть судно. Или вообще утопить его.

Поэтому, как знал Демьян, главное в планировании – надежда на удачу. И собственный драйв. Настрой.

Всё пошло не так с самого начала.

– Вставай, – сказал Демьян борову.

Тот не обратил на его слова никакого внимания.

Демьян отложил карабин. Поднялся.

Попробовал одеть борова: натянуть поверх его кофты куртку. Это было всё равно что пытаться управлять стаей океанских косаток. Тяжеленные и вялые его руки никак не просовывались в узкие рукава; подходящей ему обуви тоже не нашлось.

– Что это ты делаешь? – спросила Асмира, появившись в комнате; в руке её была уляпанная красным ложка.

– Есть одна идея, – сказал Демьян, пробуя поднять борова с кресла.

– Всё уже готово, – сказала Асмира. – Можно садиться. Не начинай ничего.

– Нам нужно уехать, – сказал Демьян. – Ешь одна.

Они поедут в лабораторию. Демьян уколет борова, прикажет ему уложить охрану. Ему самому нужно держать голову ясной, а этот… этому всё равно.

Они захватят Герхарда Рихардовича. Тот объяснит, как можно выкачивать из людей память. Демьян заберёт все их шарики. А потом продаст и технологию, и воспоминания.

Легко и просто.

Выигрыш из проигрышной ситуации. Классика.

– Никуда вы не поедете, – властно сказала Асмира; даже голос у неё стал другим. Знакомым. Заставляющим ёжиться, втягивать шею. – Мой руки и иди на кухню.

– А ты кто такая? – сказал ей Демьян. – Кто? Ты ничего мне не запретишь. Поняла?

– Дёма, – сказала Асмира. – Давай не будем начинать.

Демьян ничего не ответил. Ему удалось приподнять борова с кресла, но он тут же опустил его обратно. Так они далеко не уйдут. Значит, буст ему нужно было давать сейчас. Может, так даже лучше.

Он сходил, отодвинув Асмиру, на кухню, потом вернулся в комнату. Распахнул саквояж.

– Ты это что? – Асмира подошла ближе. – Дёма! Ты что такое придумал?

– Я тебе не Дёма никакой! – закричал Демьян. – Ясно? Не Дёма! Поняла? Отвяжись от меня!

– Давай немного сбавим тональность, – сказала Асмира. – Держи себя в руках.

– Это ты держи! – крикнул Демьян. – Ты! Какого хрена ты тут притворяешься?

На настоящую его мать он бы, конечно, не смог орать. Ему и говорить-то с ней было тяжело. Так, отделывался общими фразами, надеясь поскорее закончить тягостное это общение, убежать. Скрыться. Не видеть её.

– Не трогай Жосура, пожалуйста, – сказала Асмира. – Будь так добр. Давай закончим это варьете и пойдём поедим. Обсудим всё. Поговорим. Если захочешь.

– Ешь сама, – сказал Демьян.

– Сегодня борщ. С чесночком. С укропом. Как ты любишь. Пойдём.