Третье небо

За дверями перетаптывались в ожидании конца смены охранники, но Демьян не успел никак предупредить их, потому что снова случился локальный взрыв, толкотня, суматоха, будто в комнату им разом выдохнул все свои лёгкие брахиозавр, и через пять секунд оба они оказались уложенными рядом, головы их были выровнены и направлены в потолок, а руки устроены параллельно телу.

Демьян сглотнул.

– Иди, – кивнула ему девка.

Они прошли дальше. Демьян заметил в коридоре, перед выставкой этих самых картин и скульптур по сто миллионов, желоба в стенах и полу: здесь точно было запирающее устройство, перекрывающее выход, да вот только нажать на кнопку оказалось некому.

В лобби, превращённом в магазин, тихо мурлыкал коммерческий эмбиент, а из-за витрин смотрела на них продавщица: низкая, смуглая, с влажными губами.

– Герхард Ри… – начала говорить она, и остановилась. – Пожалуйста… В этом нет никакой…

– Открывай! – крикнула девка. – Иди к дверям! Сдохнет! Сейчас!

– Рута, – хрипло сказал Герхард Рихардович. – Рута, будь так добра. Открой ей дверь, пожалуйста.

Демьян, подвинувшись так, чтобы девке не было его видно из-за Герхарда Рихардовича, присел, а потом ловко и бесшумно поднырнул ближе; тут случилось невнятное мельтешение, деталей не разобрать, причин и следствий не разлепить, всё как на ускоренной промотке, и что-то огромное бьёт Демьяна в лицо, опрокидывает, валит будто кеглю: это Герхард Рихардович, его метнули надувной невесомой фигурой, и они оба катятся, переплетаясь. Утыкаются в стену.

Демьян на секунду отключается.

Первым воспринятым ощущением для Демьяна оказалась успокаивающая магазинная музыка, наложившаяся в ритм на его внутреннюю; может, из-за этого, а может, и по другой причине время притормозило, растянулось, повернулось к Демьяну изнанкой. Предметы стали вдруг податливыми, мягкими – это ощущалось даже на расстоянии – масляными какими-то, но за этой внешней приветливостью и дружелюбием прятался дистиллированный ужас: Демьяну примнилось, что мир просел, обвалился, обнажил нечеловеческие свои, пустотные остовы, словно с пушистой игрушки ободрали набивку, а под ней – зловещие щёлкающие ножницы, лезвия и дисковые пилы, целящие в лицо.

Длинные секунды.

Рута за прилавками. Глаза её широко открыты.

Тихая музыка.

Входная дверь торжественно открывается, внутрь нехотя просовывается иллюзорное щупальце снега. На улице – позёмка, виден Мерседес, за ним кучно мурмурируют воробьи, а у двери – широкий мужчина, короткие волосы его слегка припорошены снегом, челюсть мощная, глаза узко посажены, как у гризли, взгляд увесистый, тусклый, он в расстёгнутой дублёнке, под ней – костюм.

Он смотрит внутрь, глаза его расширяются.

– Юрий Эдуардович, – гулко, замедленно тянет Рута.

Мучительные мгновения спустя гризли вкладывает руку в пиджак,

неторопливо изучает там что-то,

копошится,

тянет обратно,

тянет долго, нескончаемо, неспешно.

Рута тычет пальцем на девку, но гризли не нужны никакие указания: в руке у него пистолет.

– Сбегает! – Всё так же заторможенно басит Рута.

Ствол плавно, словно со стедикамом, поднимается, медленно выцеливает в девку, плавает, – влево, вправо, полупетля – наконец пыхает, дёргается вверх.

Демьян наблюдает – это невозможно! – как пуля-капля ввинчивается в воздух, чёрной размазанной точкой плывёт мимо Руты к девке; та невозмутимо смотрит пластиковым лицом, глазами своими пуговками, потом сноровисто подхватывает с витрины зеркало на ножке, хлёстко машет им от себя, как ракеткой для настольного тенниса, осколки россыпью взрываются в стороны, торжествующе бликуют, валко переворачиваются, слепят гранями.

Девка рвёт с места, вот она уже в проёме входной двери; одну полу дублёнки задирает вверх.

Гризли не успевает сопроводить её взглядом. Девки уже нет, а он мучительно медленно ведёт голову туда, где она была раньше.

Демьяна бьёт упругая волна звука.

Аттракцион закончился, мир вернул себе нормальную скорость, гризли вольно опустил пистолет вниз, – вокруг дрожит дымок – выглянул на улицу, поморщился, в движение выхватил телефон и одним тапом сделал вызов.

Демьян наконец откинул со своего лица руку Герхарда Рихардовича.

– Да вы охренели! – сказал он, повернул вбок голову, и нечаянно увидел глаза Руты; взгляды их переплелись, напряжённо загудели, завибрировали.

Рута сделала шаг из-за прилавка, а потом, словно опомнившись, остановилась. Посмотрела на Демьяна.

Она глубоко дышала. Влажные её губы едва заметно шевелились.

– Ты в порядке? – спросила она.

***

Осмотрительность – это не самоограничение, но свобода выбора безопасного пути. Именно поэтому Демьян немного полежал, не открывая глаз и прислушиваясь к ощущениям.

Они плохо соотносились с тем, что он помнил.

Главным и всепоглощающим чувством была усталость: он словно бы только что пробежал двадцать километров, вот только ни ноги у него не болели, ни плечи с шеей, да и дышалось нормально; наверное, лучшей ассоциацией к его состоянию мог быть образ человека, безвылазно просидевшего в духоте перед мельтешащим экраном двое суток, а потому обессиленного даже и без физических нагрузок.

Смотреть в мир не хотелось.