Третье поколение

— На ваш хутор. — И он заглянул под куст, где ле­жал Толик Скуратович и мусолил окурок. Вскочив на ноги, Толик заговорил:

— Зачем ему солдаты? Догадаться не можете? Не­давно, когда я ночью ходил домой за хлебом, я видел и слышал, как на наш хутор приезжал целый отряд — дезертиров искали. Меня искали! Я стоял под грушей в поле и слушал. Стало быть, когда поехали за развер­сткой, подумали: где есть дезертиры, там могут и раз­верстку не дать. Поняли?

— А почему они должны обязательно так думать? — спросил кто-то, оробев.

— Дурень! А почему им не думать, что мы можем им головы свернуть?

— Чья сегодня очередь идти за хлебом? — спросил после паузы все тот же трусивший парень, желая, ви­димо, сохранить мирный тон разговора.

Но Скуратович гнул свое:

— Надо податься поближе к дороге. Дело к ночи. Нужно быть у дороги: а вдруг кого-нибудь защищать придется.

— Кого?

— Может быть, моего отца уже ограбили?

— Почему это вдруг?

— И твоего ограбят. Нечего так бояться.

Собирались ли они и в самом деле кого-нибудь за­щищать или нет, но поближе к дороге все же перебра­лись. Наступал вечер. Еще было сравнительно светло, а под ельником уже сгустился сумрак. На самую до­рогу не вышли, только один из них улегся на мох под вторым от дороги кустом. Им прямо-таки не терпелось увидеть, выедет ли из хутора и когда именно «комиссар по продразверстке».

Однако со стороны хутора никто не ехал и не шел, хотя там и было неспокойно. Часа за два до приезда комиссара и красноармейцев началась грызня, ставшая обычной в эти дни на хуторе. Вернее сказать, «грызла» только Скуратовичиха. Зося слушала и больше отмал­чивалась. Она недавно вернулась на хутор.

— Надо же голову на плечах иметь! — говорила хо­зяйка.— Как это можно? Ты же не маленькая! Разве можно так распускать язык, сразу все выболтать! Ты сама говоришь, что нечаянно так вышло... Так надо же думать!.. Надо знать, что делаешь! А если бы мы убе­регли лошадь в лесу, тебе от этого было бы худо, что ли?

Скуратовичиха старалась говорить спокойно, но злость и ненависть к девушке часто прорывались на­ружу.

— Думаешь, я зря говорю? А скажи, пожалуйста, что плохого мы тебе сделали? Через силу работать за­ставляем? Ведь ты наша, хоть и дальняя, а все-таки родственница. А ежели и трудно порою приходится, так неужто не работая жить? Если человек хочет жить, то он обязан и работать. Коли что и не так, я тебе слова не скажу. Ты тогда, после того случая с лошадьми, до­мой убежала. Думаешь, я не знаю, что ты из-под ска­терти сало взяла? Думаешь, от меня скроешь? Тебе хо­чется дома сидеть, не работать, а у нас кормиться? Таких охотников много найдется! От тебя узнали, что лошади наши дома. Узнали, что Толик в лесу. Вот что ты нам натворила, гадина этакая!

— Я только удивилась, почему дядька получше ло­шадь не запряг.

— Удивилась! Ты все удивляешься. У людей парни прячутся, не идут в солдаты, а Толику из-за тебя при­шлось пойти.

— Разве Толик ушел в армию? — с искренним недо­умением спросила Зося.

— А что же было делать? Ты же сказала, что он в лесу с лошадьми! Правда, был. Люди были, и он был. Не один он. А вот из-за твоего языка ему пришлось явиться. Кто знает, может быть, он там и голову сложит.

— Когда же он ушел?

— Тебя не спросил, когда идти. А тут недавно заявляется ночью отряд, словно арестантов каких окружает! Толика спрашивают! А где я его возьму, если он в армии? Что же, я его вытребую, чтобы им показать?

Зося не особенно верила словам хозяйки. Впрочем, все это, по правде сказать, мало интересовало ее. Она думала о себе: тут ей трудно жить, а дома — ни работы, ни хлеба.

— Иди коров доить! — приказала хозяйка.

Хлева были за погребом, на самых задворках. От­туда не слышно было, что творится в доме, в саду и даже во дворе около дома. Как раз в это время во двор въехали две подводы с красноармейцами. Зося услы­хала лай собак, голос унимавшего их Скуратовича. По­том все стихло. Зося даже не вышла. Она продолжала доить коров. В эту минуту ее не очень занимало, что могло происходить во дворе или в доме. Ей было горь­ко. Хотелось, чтобы доение тянулось как можно дольше и чтобы никто сюда не приходил.

Примерно через полчаса она подоила коров, и па­стушонок погнал их в поле.

— А знаешь, на кого тут собаки лаяли? — спросил пастушонок, выходя следом за коровами из хлева.— Большевики приехали разверстку брать. Спрашивают, где прошлогодний хлеб спрятан. Вот интересно, найдут или нет?

— А разве хлеб спрятан?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— А я подсмотрел. Ты только молчи. Если не най­дут, попрошу у хозяина пуд хлеба: я ведь знаю, а не сказал. Вот пускай и даст за это.

— Не даст.

— Даст. А не даст — скажу. Вот батька обрадуется, когда пуд хлеба домой приволоку! Только ты молчи.

И с таинственным видом заговорщика он рассказал Зосе, где спрятан хлеб. Зося вышла во двор. У самых дверей в кухню стояли две подводы. Здесь же был и Скуратович. На узкой скамейке у стены сидел человек в черном френче, красноармейцы лежали на ощипанной гусями траве. Скуратович говорил: