Третейский судья

— К данному случаю охрана отношения не имеет! — злится Ландышев.

— Не будем волноваться, — напоминает Коваль. — Сегодня разговор предварительный. Я здесь неделю пробуду, а вы готовьтесь. Запишите, какие документы я хочу прочесть, включая конфиденциальные.

Тем временем перед банком, сбившись кучкой, скучают Руслан, шофер Ландышева, телохранители: его и Авдеева. Тот хоть и сам за рулем, но водителя для имиджа иметь необходимо.

Подкатывает банковский броневичок, тащат инкассаторские сумки.

Из дверей появляются Коваль, провожающий его банкир со своими охранниками и Ландышев с Авдеевым. Прощаются.

Увидев человека, которого окружающие именуют Яновым, Руслан приходит в замешательство, заслоняет лицо, прячется за броневичок. Неужели это Коваль? Да, ошибиться невозможно. Янов Максим Алексеевич… Из Австрии. Надо же! Ну и пускай, очень хорошо, только показываться нельзя. Руслан утирает лоб. И выходит из укрытия, только когда уезжает машина с Ковалем.

— Ты где шляешься? — раздражается Ландышев.

— Да тут я, тут.

Раньше Знаменский в кои-то веки выбирался на дачу. Машины у него долго не было, а на электричке с Казанского вокзала по выходным давка — измучаешься, пока доедешь. Да и времени всегда было не то что в обрез, а раза в три меньше, чем нужно.

Правда, времени и теперь столько же, но теперь появился «жигуленок». И главное — наверное, появилась тяга на природу. Так что Знаменский частенько навещает мать, проводящую лето за городом.

Дом старый, в старом кооперативном поселке. Строили его родители в годы своей молодости. Низ рубленый, верх дощатый. В бревенчатом срубе три комнаты с печкой, и терраска, откуда ведет лесенка в «братскую каморку» с маленьким балкончиком. Так было принято строить при социализме.

Зато участок — тридцать соток, не слышно, как соседи чихают. Маргарите Николаевне есть где посадовничать — она любит. Только вот воды нет, вода очень глубоко. По углам дома стоят бочки — ждут дождя. А питьевую приходится носить из колодца.

Этим и заняты сейчас Томин со Знаменским: первая забота — натаскать матери воды во все емкости. Часов семь вечера — солнце светит вовсю.

Томин крутит скрипучий ворот, Знаменский принимает ведро.

— Как хорошо, Паша, слов нет! — говорит распрямляясь.

Ведро долго-долго опускается в колодезное нутро.

— До чего я рад, что приехал! Поработаем опять вместе, тряхнем стариной.

— Стариной, Саша, — это если бы с Зиночкой. А так не тройка — пара гнедых.

— Да-а, Зинаида, Зинаида, кто мог ожидать… Последнее письмо я от нее получил прошлым летом… Даже не знаю толком, как все случилось.

Пал Палыч взглядывает на друга. Хочет знать подробности? Что ж, я бы на его месте спросил. Казалось бы, достаточно факта. Нет, нам почему-то интересны детали…

— Я тогда ездил на место, — говорит Пал Палыч. — Двадцать шестой километр Минского шоссе. У самосвала сзади отказали тормоза…

Он рассказывает о том, что тогда увидел и запомнил, и вновь — неведомо в какой раз — переживает то горькое утро. И где-то в середине комкает рассказ: хватит уже Саше, вон как он стиснул ручку ворота.

— Зиночка погибла сразу. Муж остался жив. На похоронах я видел его: голова белая.

— Бедный мужик!.. — Томин спохватывается, что ведро утоплено и пора поднимать. — А помнишь их свадьбу? Как мы на него дулись — глупо вспомнить… Ты тогда вел дело по городской свалке.

— Пока не отстранили.

Они несут воду домой — последние четыре ведра — и о чем-то разговаривают, уже постороннем, стараясь отвлечься от чувства невозместимой потери.

На дорожке к дому Томин делает охотничью стойку над грядкой:

— Паша, я вижу огурец!

— Эка невидаль.

— Сто лет не ел огурца с грядки. Там все парниковое… И укроп! Любимейшая травка!

Он жует огурец вприкуску с укропом.

— Равнение направо, — командует Знаменский. — Эти четыре деревца ни о чем тебе не говорят?

— Елки-палки!.. — вскидывается Томин.

— Это не елки-палки, это яблони.

— Ну да, мы же их втроем с Зиночкой сажали! Перед моим отъездом!.. Вот деревья меня дождались.

Стол накрыт на воздухе. Мать Пал Палыча, Маргарита Николаевна, хлопоча с последними приготовлениями, окликает:

— Павлик, щипни там петрушечки.

И вот все рассаживаются. Пал Палыч разливает водку, Маргарита Николаевна раскладывает закуску.

— Первую, естественно, за встречу! — провозглашает Пал Палыч.

Только начали закусывать, верещит сотовый телефон. Знаменский берет трубку.

— Слушаю. Ну?.. Ну?.. Да вы что, ребята, очумели? В кои-то веки я сел выпить со старым другом. Это все прекрасно подождет до утра, — он принимается за еду. — Саша, наливай.

— Обязательно. Все сказочно вкусно.

— Вы просто соскучились до русской кухне, — улыбается Маргарита Николаевна.

— Вторую за Зиночку, царствие ей небесное, — поднимает рюмку Пал Палыч.

Пьют не чокаясь.

— Сашенька, как вы там живете? — спрашивает Маргарита Николаевна.

— Неплохо, Маргарита Николаевна. Только скучновато. Чего-то в людях не хватает. В отношениях. Трудно определить… Дайте мне еще черного хлебушка, — он с наслаждением нюхает ломоть.

— Как вам мама показалась?

— Для своего возраста отлично.

— А как Аня? Прижилась во Франции?