Третья сторона

Только сейчас Маржана поняла, что уборка квартиры, которую она всегда считала тяжёлой неприятной обязанностью, на самом деле была нужна ей гораздо больше, чем квартирантам. Смешно, но иногда швабра и тряпка в руках дают ощущение власти, если не вообще саму власть. Например, над пространством, которому раз в неделю напоминаешь: ты – моя территория, больше никому не смей принадлежать! Потому и приходила сюда наводить чистоту, хотя могла бы сказать квартирантам: «Справляйтесь сами», – и время от времени проверять, чтобы не развели совсем уж адский свинарник.

Впрочем, в том-то и дело, что не могла. И теперь рассердилась на самоуправство жильцов, как будто они не ванную вымыли, а все окна в квартире разбили. Но ругаться и спорить у Маржаны не было сил. Их вообще ни на что не было, даже сидеть на кухонном табурете. Пол под ногами раскачивался, а белая чашка, стоявшая перед ней на столе, то приближалась, то удалялась, так и не смогла взять её в руки. Не сделала ни глотка. Пробормотала:

– У меня и правда температура. Кажется, поднялась. Или наоборот, упала. Извините, что так получилось. Я переоценила свои силы. Сейчас пойду.

– Я вам помогу, – жизнерадостно объявил Гест.

Маржана так ослабла, что даже не испугалась, а только устало подумала: «Ну вот и всё».

* * *

Вёл её по лестнице, поддерживая под руку и обнимая за талию; это оказалось так неожиданно сладко, как будто всю жизнь ждала возможности оказаться в объятиях этого чудища с милой улыбкой и глазами голодного паука.

Когда вошли в её квартиру, не удержалась, спросила:

– Ты убьёшь меня так же ласково?

– Ну ты и дура! – в сердцах сказал он, подхватывая на руки её отяжелевшее от ужаса тело. – Тоже, выискала убийцу. Давно могла бы понять: я не умею отнимать жизнь.

Уложил её на кровать, коснулся лба ладонью, такой горячей, что чуть не обжёг. Отнял руку и вдруг сунул под нос Маржане куклу, маленькую, прекрасной работы, в роскошном красном бархатном платье, но такую уродливую, что Маржана зажмурилась, лишь бы на неё не смотреть.

– Вот и всё, Марусечка, – будничным тоном сказал Гест. – Дела на полминуты; ну, правда, надо ещё её спалить. Не хочешь полюбоваться на прощание? Потом будет поздно… Ладно, ладно, шучу. Не хочешь, не смотри.

Достал из кармана домашних штанов серебряный портсигар, оттуда – две чёрные сигареты.

– Только не говори, что не куришь в спальне.

– Но я правда здесь не курю, – запротестовала Маржана. Откуда только силы взялись.

– Я знаю, – усмехнулся Гест. – Но сейчас я тут разведу такую вонищу, что лучше уж закурить.

Чиркнул зажигалкой, прикурил обе сигареты, одну сунул Маржане, а потом поджёг подол кукольного платья. И раздался такой страшный визг, что Маржана сперва заткнула уши и только потом поняла, что визжит она сама.

– Не кричи, пожалуйста, Марусечка, – ласково, как ребёнку, сказал ей Гест. – Я знаю, что трудно, но если очень захочешь, сможешь замолчать. Ты справишься. Тебе на самом деле не больно. И даже не страшно. Это не ты горишь, а она.

Правду говорил. Больно Марусе не было. И страшно ей тоже не было. Наоборот, даже весело. И вообще как-то удивительно хорошо, как будто только что выздоровела после тяжёлой болезни – ещё слаба, но уже ясно, что это ненадолго. Завтра можно будет идти гулять. А смотреть на залившее комнату солнце можно уже сегодня. И будет можно всегда.

– Эта красотка богато жила, – приговаривал Гест, переворачивая куклу так, чтобы пламя охватило её целиком. – Сладко ела чужое горе, мягко спала на твоей груди, прирастала чужими жизнями – скольких твоих квартирантов свела в могилу? Ладно, дело прошлое, можешь не считать. Сам виноват, поздно я вас нашёл. Не кричала бы так громко девочка Илзе, когда умирала, ещё бы долго искал. Спасла она этих троих и тебя, Марусечка, в придачу. Думаешь, долго бы с такой подружкой жила? Ошибаешься, людям трудно носить в себе чудовище, человеческое тело не для того. Когда ты её пустила, помнишь? Можешь не отвечать, вижу, что помнишь. Не плачь, чего теперь плакать, так часто бывает. Когда обиженный всеми ребёнок мечтает о власти – хоть над кем-нибудь, на любых условиях, легко вляпаться в такую прекрасную тайную дружбу… Извини, я хотел сказать, в дерьмо. Ничего, уже догорает – видишь? Сгорела. Не осталось от неё ничего. А от тебя – целая Марусечка. Неплохой результат. Всё-таки я мастер, золотые руки, вся сотня, включая те семнадцать, которые ещё в бинтах.

– Как же ужасно воняет, – пробормотала Маруся. – Можно открыть окно?

– Лежи пока, не вставай, сам открою. И, пожалуй, пойду. Дело сделано. Тебе надо поспать. А завтра всё будет иначе. По крайней мере, без чужого горя и страха ты теперь вполне можешь прожить, хотя поначалу будет непривычно – столько лет Маржаной жила. Ничего, справишься, куда ты денешься. Ты у меня молодец.

Поцеловал её в лоб, встал, распахнул окно настежь и не то вылез в него прямо на улицу Сметонос, не то просто смешался с ярким солнечным светом, поди разбери.

* * *