Третья тетрадь

– Ну, привет. «Кто-кто». Я, конечно, Ап-па. Да, Апа. Тьфу ты, совсем глухая. Да. Я типа в музее… – Дах осторожно отпустил дверь и, по-кошачьи неслышно вернувшись внутрь, прижался влево, к киоску. – …Ерунда, конечно, я тут ничего не знаю. Ой, слушай, какой прикол… Что? Спешишь? Ну ладно, давай. Ладно, в час…

И девушка в черном, весьма сомнительного покроя пальто и слишком цветастом шарфе выскользнула на улицу.

Данила, так же неслышно, последовал за ней.

Не может такого быть. «Апа». Странное имя. Может быть, он ослышался, и она сказала «Капа», Капитолина? Но нет, он слышал четко и даже уловил в интонации некоторую неуверенность или, скорее, заминку – так говорят люди, выбирающие, как представиться. Помнится, одна его подруга, имевшая четырех мужей, представляясь по телефону, каждый раз задумывалась, под какой же фамилией знает ее тот, кому она звонит. И тут эта же заминка в доли секунды. «Апа». Возможно, прозвище, кличка, как любит эта нынешняя чатовская молодежь? Они шли уже снова мимо Стоюнинской гимназии – было ясно, что девушка спешит в швейцарские кондитерские[56]. Данила, не упуская добычу из вида, быстро перебрал в уме все знакомые ему женские имена – и не смог остановиться ни на чем. «Милая Полинька…»[57] – летящая строчка так и стояла у него перед глазами, и почти бессознательно, повинуясь не рассудку, а инстинкту, он негромко окликнул:

– Полина!

Но девушка не оглянулась, даже не вздрогнула. Неужели он всетаки ошибся? Черт! До старухи отсюда три минуты, и можно рискнуть.

– Апа! – развязно крикнул он.

Девушка быстро обернулась, но, увидев его, вероятно, сочла, что ошиблась.

– Да, это я к вам обращаюсь. Вы же Апа?

– Да, а вы откуда знаете?

– Я слышал, как вы говорили по мобильнику.

– Зачем вы за мной идете?

– Из любопытства. Вас что, действительно зовут Апа?

Девушка вдруг покраснела, как будто ее уличили в чем-то запретном, и ответила почти с вызовом:

– Да, действительно.

«Эге, да тут, видимо, не все чисто», – усмехнулся про себя Дах, и огонек интереса вспыхнул в нем с удвоенной силой.

– Апа – это что, Капитолина? – кинул он крючок.

– Нет. Аполлинария.

Данила даже прищелкнул пальцами и сделал антраша, едва не сбив с ног какого-то случайного прохожего.

– Wunderbar![58] Теперь понятно, почему вы оказались в музее и почему… – но тут он предусмотрительно остановился. – Аполлинария! Полинька. «Милая Полинька…» Кто бы мог подумать!

– Вы что, сумасшедший? – холодно поинтересовалась Аполлинария. – И простите, я как бы спешу, меня ждут.

– Какой-нибудь вьюнош в кожаной куртке, за углом, в швейцарских кондитерских? Все это глупости, Аполлинария. Мы сейчас пойдем с вами куда-нибудь в более основательное место – на дворе, чай, не лето, чтоб пирожные кушать. – И Данила спокойно и уверенно взял девушку под руку, крепко прижав локоть.

– Вы конкретно сумасшедший.

– И не скрываю. Мы, люди не от мира сего, соль земли. Но, если вам так проще, то можете считать, что вы мне понравились как женщина.

На мгновение в словах и тоне этого странного дядьки, похожего на индейца и рэпера в одном лице, Апе послышались отголоски бесед у Жени, и она инстинктивно попыталась высвободить руку. Но улыбка у него была такой открытой, такой беззащитной и пленительной, что она неожиданно для себя вдруг пошла рядом.

– Все-таки вы, может быть, объясните, куда меня типа ведете?

– Не знаю, как вам и объяснить, – замялся Данила. – Ну… можно сказать, что туда, откуда сбежала в тридцать седьмом Лидия Корнеевна Чуковская[59]. Чуковского знаете, Мойдодыр, таракан и все такое прочее? Сегодня ведь суббота? Значит, можно и так: к Боткину[60], на субботу, ну, к Боткину, портрет девочек Боткиных[61]

помните?

Апа вдруг выдернула руку и нахмурилась.

– Пожалуйста, очень прошу вас, не надо тут сыпать передо мной всякими именами. Мне это напоминает одних людей, которые… с которыми… То есть это не важно. А просто ведь за этим ничего, один пустой блеск, хвастовство…

Дах понял, о чем она говорит, с первой же фразы. Неужели та компания так допекла бедняжку своей эрудицией? Он хорошо помнил обратившуюся к нему на мостике девушку – вряд ли она была способна на откровенную жестокость. Впрочем, на своем веку он уже не раз сталкивался с подобными ситуациями. До сих пор ему приходится то и дело общаться с девушкой, которая когда-то случайно попала в их компанию питерско-тартусских вольнодумцев и не выдержала психологических экспериментов над собой и миром. Зрелище разрушенной личности было ужасным, но, пожалуй, лишь он один и чувствовал вину перед нею и не мог послать бедняжку подальше, как давно сделали все его прежние приятели. «Ты всегда в ответе…»[62] – ну и так далее. А что касается откровенной жестокости – что ж, жестокость непредумышленная часто оказывается гораздо страшнее.

– Я понимаю. – Данила на секунду положил руку на ее пальцы. – Но со мной вы ошиблись – я этим живу, а не играю.

– Так вы историк? – вскинула зеленоватые глаза Апа.

– Отчасти. Но сейчас дело отнюдь не во мне, а в вас.

– Почему же?

– Ну, хотя бы потому, что у вас такое необыкновенное имя.