Третий глаз Шивы

– Ах, извините! – Людмила Викторовна изящно присела и подхватила ключик. – Теперь это бессмысленно. – Она повернулась к Люсину: – Я оставляла ключи ему, пока могла надеяться… Даже потом, когда и надеяться стало не на что, я все-таки так делала. Из суеверия, для себя, так мне было легче.

– Я понимаю, – тихо сказал Люсин. – Прошу, Людмила Викторовна. – Он предупредительно распахнул железную дверь лифта.

– Да, теперь это бессмысленно. – Ковская бросила ключ в сумочку и защелкнула замок.

В машине Людмила Викторовна, которую сборы и суета с котенком несколько отвлекли, вновь оказалась наедине со своим горем. Глянув в зеркальце заднего обзора, Люсин увидел, что лицо ее искажено страданием. Она тихо плакала.

У площади Маяковского, где они были вынуждены пережидать обычный для часа «пик» автомобильный затор, он попытался развлечь ее рассказом о наполеоновских планах ОРУДа разрешить транспортную проблему. Но слушала она безучастно, из вежливости. Тогда он попытался затеять ожесточенный спор с Николаем Ивановичем, ярым болельщиком, о шансах нашей сборной против Бразилии, но спора не получилось. Оба они быстро сошлись на том, что еще неизвестно, как теперь будет без Пеле.

– Да, Пеле – это самородок! – подытожил Люсин с наигранным воодушевлением. – Все равно как Таль в шахматах. Вы интересуетесь шахматами, Людмила Викторовна? – Он повернулся к ней вполоборота.

– Аркадий Викторович играл только в карты. – Она всхлипнула и полезла за платочком. – В преферанс иногда.

– Превосходная игра! – одобрил Люсин. – Особенно мизер.

– Ну и пробочка! – подосадовал шофер. – Регулировщик, что ли, такой попался? Знай себе бегает между машинами, а все без толку.

– А ты погуди ему, Николай Иванович.

– Не, Константиныч, не надо… Не любят они этого.

– Ну, тогда так давай подождем. – Сдерживая нетерпение, Люсин постучал ногтем по часовому стеклу. День шел на убыль, а дел еще оставалось невпроворот.

Он попытался связаться по рации с Крелиным, но ему сказали, что тот заболел. «Зуб, – посочувствовал Люсин. – Значит, так и есть, сломался корень. Будут теперь долбить». Он взглянул на Ковскую. Она сидела, забившись в уголок, и не отнимала платка от глаз.

– Давно собираюсь спросить вас, Людмила Викторовна! – Он хлопнул себя по лбу. – Какие опыты производил Аркадий Викторович с цветами? – Он уже понял, что от горьких мыслей о смерти брата ее можно отвлечь лишь разговорами о нем, о том, каким замечательным, необыкновенным человеком он был. В такие минуты она как бы забывала, что его уже нет, восторженно и горячо говорила об Аркаше, как о живом человеке. Так было прежде, когда судьба Ковского еще не определилась, но надеяться на благоприятный исход уже не приходилось. Возможно, так же поведет она себя и теперь. – Мы не раз затрагивали с вами эту тему, но всегда как-то вскользь, бегло.

– В самом деле? – Люсин не ошибся: она проявила явную заинтересованность. – Неужели я вам не рассказывала?

– Как ни странно, но факт. – Люсин отрицательно помотал головой.

Он и впрямь не успел расспросить ее об этой стороне научной деятельности Аркадия Викторовича. Возможно, на него подействовало крайне скептическое отношение Фомы Андреевича, который как-никак считался авторитетом, но скорее всего было просто не до того. Каждую минуту появлялось что-то новое, неожиданное, требовавшее немедленной реакции, точного, без права на ошибку, ответа. С чисто любительскими увлечениями Ковского, казалось, не стоило торопиться. В глубине души Люсин хоть и читал про яблоко Ньютона, разделял распространенное заблуждение, что главное, настоящее открытие делается обязательно в тиши научной лаборатории, а не за чашкой кофе и уж никак не на даче в Жаворонках, где и подходящих-то условий нет. Отрицательное впечатление произвели на него и дифирамбы, которые пел шефу Сударевский. Марк Модестович настолько взахлеб хвалил Ковского, его уникальный подход к познанию мира, что невольно закрадывалось сомнение в искренности подобных похвал. Уже в самой их чрезмерности крылось некое отрицание, намек не на достоинства, а скорее на слабости великого человека, которые следовало прославлять только из уважения. По крайней мере, у Люсина создалось именно такое впечатление.

Поэтому теперь, спрашивая об экспериментах с растениями, он не столько следовал профессиональному любопытству, сколько старался развлечь подавленную несчастьем женщину, которой искренне сочувствовал. Даже если бы она успела познакомить его с мельчайшими подробностями жизни Аркадия Викторовича, Люсин все равно нашел бы о чем стоило спросить еще. Тем более легко ему было сделать это теперь, когда он не знал о многом, в том числе о работах с растениями. Нельзя же было принимать всерьез ахинею, которую несла старая гадалка Чарская, про камень и древо, про Грецию и про Индию.

Он терпеливо ждал, когда Людмила Викторовна пожелает ответить, но она, уйдя в себя, отрешенно глядела в окно.