Третий глаз Шивы

«Колбаса? Или я действительно заболеваю?» – пронеслась мимолетная мысль, но он не прислушался к ней, потому что вновь требовательно заверещал телефонный звонок.

– Слушаю! – сказал он, снимая трубку внутреннего.

– День добрый, Владимир Константинович, Костров беспокоит, – оглушительно задребезжала мембрана.

– Здравствуйте, Вадим Николаевич. – Он несколько отодвинул трубку от уха, чтобы было не так громко. – Как живем-можем?

– Есть новости. Хотелось бы поговорить.

– Я к вам? Или вы ко мне?

– Обычно так спрашивал Петрова Ильф, когда они созванивались на предмет поработать. Могу я к вам.

– Превосходно! – обрадовался Люсин. Ему смертельно не хотелось никуда идти. Прилив беспокойной энергии, который он ощутил в вестибюле, отхлынул. Пузырящаяся пена истаяла и без остатка впиталась в ноздреватый, светлеющий на глазах песок.

«Как бы и на самом деле не заболеть», – подумал он, смыкая воспаленные веки.

Голова приятно покруживалась, его увлекало с собой и ненавязчиво укачивало какое-то сильное течение. Вспыхнули в красноватой мгле колючие бенгальские искры, жидким зеркалом загорелось море, и все наполнилось многоголосым гулом, словно вырвался вдруг на волю шум, запечатанный в морских раковинах. Люсин увидел себя с лунатической улыбкой скользящим сквозь пеструю сутолоку запруженных улиц. Мелькали белозубые улыбки, тропические цветки, приколотые к смоляным волосам, лоснился желтый и густо-фиолетовый шелк одежд. Прямо на него, призывно и плавно покачиваясь, шла женщина с корзиной фруктов на голове, но, прежде чем он успел восхититься тем, как удивительно сочетается фиолетовый цвет ее сари со смуглым лицом и узкой полоской открытого тела, кто-то ухарски свистнул и гаерским голосом прокричал: «Ишь ты, куда надумал! Гриппозным в Бомбей нельзя!» Тут все смешалось, пугающе переместилось и покорежилось, а невидимый голос все выкликал его, Люсина, из толпы: «Ишь ты! Ишь ты! А ну-ка давай отсюда, проваливай!». – «Нет-нет, – пробовал сопротивляться Владимир Константинович. – Это вовсе не грипп никакой, грипп у нас давно отменили приказом горздрава за номером триста шестьдесят шесть, и болею я от колбасы…» Но его даже и слушать не стали. «Чего же ты тогда в санчасть за таблетками побежал? – продолжал публично позорить Люсина нахальный голос. – Видали такого мнительного?» Тут Люсин окончательно сдался и сник. Он и впрямь был очень мнительным человеком, и малейшее недомогание тотчас пробуждало в нем самые худшие опасения. Не боли, не страданий телесных боялся он и даже не смерти, о которой не думал обычно, воспринимая конечную неизбежность ее с равнодушием стоика. Его страшила одна только больница. Он жил одиноко и для подобного суеверного почти ужаса, казалось бы, не существовало причин. Но он боялся и знал за собой этот грех, с которым даже не пытался бороться, раз и навсегда признав свое полное поражение. И так ему больно вдруг сделалось, так беззащитно, что он сквозь стиснутые зубы мучительно застонал.

– Что это с вами, дорогой мой? – услышал он сквозь сон.

– А? Кто? – Застигнутый врасплох Люсин уставился на Кострова испуганными неразумными глазами. В ушах засвистел прилив, и с рокотом накатывающейся волны к нему прихлынул напрочь забытый, но тем не менее привычный неизменный мир. Сузились и стали на свои места оклеенные пластиковыми обоями стены, возникло окно и ветка липы за ним, один за другим повыскакивали из небытия облупившийся сейф, новехонькая финская стенка и, наконец, полированная доска стола, на котором он спал. – Я, кажется, заснул? – Он виновато заморгал, непроизвольно потянулся и вдруг ощутил себя не только здоровым, но и отдохнувшим. – Сколько же я, интересно, проспал? Подумать только: всего семнадцать минут! – Глядя на часы, он покачал головой.

– Иногда бывает достаточно и пяти, – понимающе поддакнул Костров.

– Мне снилось, что я заболел. – Люсин едва поборол зевоту. – Но ничего подобного! – Как мальчишка, демонстрирующий мускулы, он согнул руку в локте. – Здоров!

– Конечно же! – Костров сел напротив. – Просто переутомились.

– Пустяки. – Люсин окончательно пришел в себя. – Какие новости, Вадим Николаевич? – Он притянул к себе перекидной календарь и выдвинул стержень шариковой ручки.

– Помните, вы мне дали некоего Мирзоева?

– Как же, Вадим Николаевич, отлично помню: басмач-антирелигиозник. Он вас заинтересовал?

– Как вы на него вышли?

– Очень просто. Он был в числе тех, кто посещал НИИСК.

– И только-то?

– Нет. Он «Мамонт», то есть, простите, его фамилия начинается на букву «М», а в алфавитном списке, который нашли в лаборатории Ковского, не хватало как раз соответствующей страницы. Ее просто-напросто кто-то вырвал, естественно, мы проявили повышенный интерес к «Мамонтам». Их оказалось четверо. Трое практически вне подозрений.

– Понятно. – Костров распечатал пачку «Тракии».

– Кончились «БТ»? – спросил Люсин, закусывая мундштучок. – Я – как тот бедняк в «Ходже Насреддине», который нюхал дым чужого шашлыка. Что у вас есть на Мирзоева?

– Он определенно связан с гранильной фабрикой.