Третий глаз Шивы

– Вот видите! Шестнадцать недель непрерывного опыта! А ведь за этой цифрой стоят большие расходы государственных средств, износ дорогого оборудования, затраты на поддержание давления и температуры, между прочим, зарплата… И все пошло насмарку по причине – будем называть вещи своими именами – халатности и разгильдяйства!.. Эта история, в которую замешан, кстати, уголовный розыск, – закономерный финал. Могу, коль об этом уж зашла речь, дать вам совет: когда будете беседовать с представителями следственных органов, не старайтесь особенно выгораживать Ковского – только себе повредите. Шила в мешке не утаишь.

– Но в чем обвиняют Аркадия Викторовича? Что он такого сделал?!

– Не знаю. Может быть, и ничего. Но то, что незапятнанное до того наше с вами учреждение оказалось причастным к чьим-то, не берусь судить, чьим именно, темным делишкам, целиком на совести Ковского. Просто так, ни с того ни с сего, люди, согласитесь, не исчезают. Подумать только: чтобы доктора наук искал угрозыск! Только этого нам недоставало!.. Позор какой!

– Я ничего не понимаю, Фома Андреевич! – Сударевский сморщился от боли в левом виске. Начиналась мигрень.

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. – Директор демонстративно развел руками. – Но выводы из сказанного советую сделать. Хорошенько подумайте, прежде чем станете давать оценку личности вашего бывшего шефа и его действиям.

– Вы так говорите об Аркадии Викторовиче, будто его уже и в живых нет.

– Во всяком случае, нашему ученому совету с ним придется расстаться. Это твердое решение. Эпоха либерализма кончилась. Так что подумайте денек-другой над моим предложением, Марк Модестович. Нечего вам попусту-то казниться. Проведем вас приказом, а там, бог даст, защитите докторскую, и на конкурс можно будет подать. Ну как, подумаете?

– Подумаю! – довольно кивнул Сударевский, вставая.

Компромисс, который с таким тактом предложил ему Фома Андреевич, он принял с радостью. Обещание же подумать ни к чему его не обязывало. Дать его требовала элементарная вежливость. Это и дураку ясно.

– Вот и славно! Значит, мы вскоре вновь с вами увидимся. – Фома Андреевич придвинул к себе красную папку с золотой надписью «К докладу» и углубился в бумаги.

Сударевский замешкался и, не зная, как ему быть, схватился за спинку стула. Мысленно гадал, совсем ли его отпустили или же он еще может понадобиться.

– Да, – сказал Фома Андреевич, поднимая глаза от бумаг. – Есть мнение поддержать предложение о посылке вас на предстоящий конгресс в Амстердам.

«Это судьба, – подумал Сударевский. – С этим ничего не поделаешь. Судьба». Он медленно опустился на стул, с трудом соображая, что Фома Андреевич глядит на него и, видимо, ждет каких-то, скорее всего благодарственных, слов. Но боль в виске уже вызывала тошноту, а колени дрожали так сильно, что он был вынужден обхватить их руками.

– Да что с вами, Сударевский? – Фома Андреевич выпятил подбородок, что считалось проявлением крайнего неудовольствия.

– Простите, Фома Андреевич. – Марк Модестович все же сумел взять себя в руки. – Это от неожиданности… Так много всего, разного… Печальное известие об Аркадии Викторовиче и ваше лестное предложение… Позвольте мне горячо вас поблагодарить, – спохватился он. – Я понимаю, что командировка в Амстердам ко многому обязывает, и постараюсь оправдать ваше доверие…

– Хорошо, хорошо, – снисходительно отмахнулся директор. – Вы там будете на месте. Насколько я знаю, ваш доклад, – Фома Андреевич вновь дал ясно понять, что отныне Ковский для него не существует, – вызвал в Оргкомитете большой интерес. Особенное внимание привлекла ваша, – он и здесь подчеркнул, что не желает более и знать другого соавтора, – идея изменения окраски кристаллов посредством облучения тяжелыми ионами. Это действительно очень интересно. Советую развернуть доклад именно вокруг тяжелых ионов, а про алхимию да знахарство лучше не упоминайте. Стыдно.

Марк Модестович вновь поблагодарил директора и поспешил откланяться.

Глава третья. СУМАСШЕДШИНКА

Люсин отпер кабинет и, облегченно переведя дух, сбросил пиджак. Нацедил из сифона полстакана тепловатой, выдохшейся газировки. Вода была кислая и явственно отдавала резиной. Он развязал галстук и, подойдя к окну, задернул занавески. С сожалением покосился на закрытую форточку. Из-за смога ее лучше было не открывать. «Надо спросить у пожарников, собираются ли они тушить свои болота. Сегодня, по-моему, еще хуже, чем вчера. Дышать невозможно».

До потемнения в глазах захотелось искупаться. Он увидел белую пену, сбегающую с палубы, голубоватые ледяные горы на горизонте, мокрые роканы товарищей. Услышал треск вырывающейся из поливного шланга забортной воды, стеклянный шелест ледяного сала, гомон птичьего базара на черной одинокой скале. Но горячая, промокшая на спине рубашка не слишком располагала к сосредоточению духа и самогипнозу. Расстегнув ремешок, он выпустил рубашку наружу и попытался овеять влажное, разгоряченное тело.

«Пустой номер. Надо бы раздеться совсем…»