Третий ход

Случалось, Андрей звонил своей бывшей жене. Бывшей его женой была Мила. Они там что-то подавали в загс, потом она что-то забирала, а он ждал ее на улице. Как нищий, лишенный всего, стоит и чего-то ждет. А чего ждет нищий кроме подаяния? Или только подаяния? Считай, что была жена, для отвода глаз. Ты был женат? О да… Прошел, так сказать, хе-хе… Сидел? О да, условно. Условимся, что ты был женат. Да, но… Никаких но! Но ведь мы с тобой… Ой, не напоминай! Содом и Гоморра. Если у нас были Содом с Гоморрою, то что же было потом? Потом я стала другой. Превратилась в соляной столп? Да, ха-а, теперь не разнюхаешь, ведь ты, уходя, не оглянулся. Уходя, гасите свет. Притча о десяти неразумных женах, спавших при свете светильников. Одна из этих жен… Только какая? Я оглянулся. Уже было поздно, когда ты оглянулся, я уже стала другой. А почему, если ты стала другой, ты знаешь, что ты – это ты? И если ты не она, если ты другая, какое ты имеешь право наговаривать на мою жену? Может, она до сих пор любит и ждет, моя Ариадна! Какая Ариадна? Да ты, Ариадна, дурында. Я не Ариадна, я Мила, не гни мне мозги. Да, ты права, мозг с его извилинами и есть Дедалов лабиринт, полный мысленных тупиков. Я не понимаю, что ты говоришь… Да я так, выкобениваюсь, ничего уже не говорю, разговор-то окончен.

Она была настолько бывшей, что успела после Колодина еще выйти замуж, родить сына и развестись. Точнее, сначала развестись, а потом родить. Развелась Мила, будучи беременной. К отцу своего ребенка Мила относилась… проще говоря, никак не относилась, оставляла на него иногда сына, и все. Андрея же Мила презирала и высмеивала, хотя раньше относилась к нему коленопреклоненно.

* * *

Андрей окончил школу и нигде не работал, жил на Покровке, был, что называется, не пришей кобыле хвост, ничего грандиозного ему не светило, но Мила все равно преклонялась перед ним и была тогда совсем другой, нежели теперь, была восторженной девочкой. Это сейчас она жила с мрачно опущенной головой и вскидывала ее, лишь когда хохотала; тогда же всегда ходила со вскинутой головой и улыбка выплескивалась на лицо.

Внешне Андрей был почти такой же, как теперь, нелепо одетый, в дурацкой куртке, короткой в рукавах (теперь-то он носил куртку длинную в рукавах, и из рукава торчала связка церковных ключей), с неровно подстриженными отросшими волосами, в нечищеной обуви; впрочем, иногда он преображался, начинал блистать, как майская липовая листва под городскими окнами, когда кажется, что за липами сквера сверкает рябью река, а на самом деле за липами – двор противоположного дома с прорванной сеткой хоккейной площадки, нефламандским изобилием в мусорных контейнерах, штабелями ящиков и рассольными лужами на задах овощного магазина, а отнюдь не ликующая, вскипающая заведомой поклевкой и зябким звонким купанием река. Но вот на солнце медленно навалилось облако, и липы потухли. Так и Андрей начинал иногда блистать, как дворовые липы. Блистали и курчавились его темные локоны, иные сомневались: не парик ли? Блестели черносмородиновые глаза, блестели зубы, ногти, очень блестели ногти, многие подозревали, что он их красит бесцветным лаком; вишенным глянцем отливали полнокровные губы, и некоторые ворчали, что он их, верно, подкрашивает. Блистать Андрей начинал и в фигуральном смысле, блистать и феерить; а потом вдруг потухал и становился совершенно матовым, и кровь отливала от уст, и двух слов уже не мог связать, только ногти продолжали блестеть, словно заплаканные. В промежуточном состоянии между матовой нищетой и блеском Мила и застала его тогда возле метро, где он ее дожидался. Андрей передавал книгу для ее отца, какой-то репринт, словом, встретились по делу, но пятнадцатилетняя Мила сразу влюбилась в нелепого и красивого юношу.

– Ты, Мила, удивительное существо, – сказал ей Андрей тут же, возле метро, – тебя ждет большое женское будущее.

– Что это значит? – Мила вопрошающе приблизила лицо.

– Хрен его знает, наверное, что-нибудь да значит, раз к слову пришлось.

– Да ты выпендрежник, – вместе и очарованно, и разочарованно улыбнулась Мила.

– Никак нет, я медиум, сам не знаю, что говорю. Теперь, например, мне уже страшно от своих слов, и хочется тебя спасти от твоего большого будущего, и я спасу тебя от него, клянусь. Пойдем ко мне, выпьем сухого красного вина.

– Как это? – перепугалась Мила, – нет, приходи лучше послезавтра ко мне на день рождения.

– О, у тебя день рождения? И сколько тебе исполняется?

– Шестнадцать!.. – Мила подняла подбородок ему навстречу.

Ветер дул Андрею в спину, прятал его лицо в отросших темных волосах, а лицо Милы, наоборот, открывал, сметая ее волосы назад.

– О!.. С удовольствием, с удовольствием, я умею ждать, – ободряя себя, сказал Андрей. Ждать он как раз не умел. То есть именно изнурительно ждал.

– И ждать-то совсем недолго, всего два дня, – нежно сказала Мила, ей тоже не хотелось ждать.