Третий круг рая

Георг ждал меня дома, с комфортом расположившись в низком кресле в комнате Таты. С первого взгляда мне стало понятно: та настолько очарована им, что, приди мне в голову блажь отказаться от свадьбы, она встанет на его сторону. Эта ее сладкая умильная полуулыбка предназначалась не мне, она не успела ее стереть с лица, повернувшись на скрип двери. Взгляд ее стал осмысленным, лишь когда я громко сказала «привет». Тата, видимо, пока меня не было, находилась под наркозом обаяния Фандо: она сидела на стуле, вытянувшись в струнку и красиво скрестив лодыжки. В руках изящная чашка из бабушкиного наследства, и точно такую же осторожно двумя пальцами за тонкий изгиб ручки держал Георг. Я непочтительно ухмыльнулась, прекрасно поняв, что тут происходит: мой будущий муж вербует в союзники свою потенциальную родственницу. Так, на всякий случай, если…

– Ляна, нельзя же заставлять так долго ждать себя! – упрекнула меня Тата. – Убежала, ничего не объяснив.

Я смотрела на Георга, тот понимающе улыбался.

– Громова арестовали, – выдала я с ходу главную новость.

В этот момент из коридора раздалось деликатное «тяв-тяв» Тины, которую я оставила на коврике у входной двери.

– Его собака. Будет жить у нас. Нужно как-то ее устроить, Тина старушка уже. Корм в пакетиках я купила, но не знаю, может быть, Павел Андреевич кашу варил. Георг, Сотник мне не разрешил быть на допросе, – уже жалобно добавила я. – Позвони ему, а?

– Не вопрос, – пробасил тот и вышел из комнаты.

– Ну, знаешь… Ты хотя бы поняла, во что вляпалась? – Тата встала и прикрыла дверь в комнату. – Точнее, в кого? Твой Фандо – деспот! Ты слова поперек ему не скажешь!

Увы, я ошиблась: в общении с Георгом Тата бдительности не утратила и просто подыгрывала не очень опытному в подковерных играх мужику, изображая восторженную дурочку.

– Кроме слов есть еще способы повлиять на человека, тебе ли не знать, дорогая моя, – ласково проворковала я, пытаясь разговор на эту тему свести на нет – ну, не до выяснения отношений мне сейчас.

– Как знаешь… Зачем тебя Громов искал, не поделишься?

– Каялся в грехах, ссылаясь на великую любовь к Софье Марковне.

– Вообще не новость для тебя! И все?

– Ну, во-первых, он был уверен, что я ничего не знаю о доносе. А во-вторых, да, он попытался меня разжалобить, чтобы рассказать о цыганском кресте. Он уверен, что тот у меня. Я не стала его разубеждать…

– И правильно сделала. – Георг услышал мои последние слова. – Собирайся, Михаил даст нам прослушать запись допроса. Только, предупреждаю на берегу, Громова не жалеть! Ты меня поняла?

– Ляна, он преступник! – встряла со своим мнением и Тата.

Я смотрела на них, широко раскрыв глаза – пытаясь задержать слезы. Я не видела своих собеседников. Перед глазами стояла сцена ареста Громова. Его бледное, враз осунувшееся лицо, жалобный быстрый взгляд, брошенный на меня. «Тину не бросай, девочка», – только и попросил он на прощание, кивнув на подбежавшую к нему таксу. Я взяла ее на руки – та мелко дрожала. Пока я несла собаку к машине, Тина жалобно скулила…

Георг молча вел машину, я, прикрыв веки, сделала вид, что задремала.

Когда-то отец, которому я только что сообщила, что ночью ко мне «приходил» кто-то и «сообщил», что теперь я буду гадать людям, очень расстроился. «Я надеялся, тебя пощадят. Это очень тяжело – чувствовать чужую боль. Нужно иметь холодное сердце. А ты слишком жалостливая, дочь. И маленькая еще», – сказал он, но тут же добавил, что «ничего уже не изменить». Мне было двенадцать, слова его я всерьез не приняла, меня к картам гнало любопытство и… давняя зависть к отцу. Я видела, как к нему относятся те, кто приходит за помощью, как благодарят, часто со слезами на глазах.

Я плакала горючими слезами, как только узнала судьбу первой женщины, которой гадала самостоятельно. Прямо рядом с ней – нас разделял стол, а мне хотелось подойти, обнять, забрать ее боль… Ей сорок пять, мне двенадцать. Отец сидел в стороне, но так и не вмешался. «Нельзя третьему вторгаться в ментальный мир двоих, дочь. А вас в тот момент было двое – ты и она». Он вновь был расстроен, я чувствовала это. Причину его переживаний я поняла много позже, когда сама стала мамой.

Я до сих пор так и не научилась не пропускать через себя чужую боль, иногда жалея даже тех, кто для других казался негодяем. Я не оправдывала таких людей в реальной жизни, нет. Но признавала, что на подлые поступки их толкнули отчаяние или слабость. Или, как в случае с Павлом Андреевичем, любовь.

Громова мне было жаль. Но объяснить, почему так, я бы не смогла ни Тате, ни Георгу.

– Ляна, не страдай так. Эй, я вижу, ты не спишь. Ну, хочешь, я его старику оплачу хороший пансионат? А таксу возьмем с собой в загородный дом – там лужаек около гектара, пусть резвится.

– Мы еще не поженились, Георг. Ты обо мне многого не знаешь, можешь и передумать.

– Эка невидаль, ты тоже.

– Я не смогу бросить карты.

– Бросишь… Как дети будут, так и завяжешь с разбазариванием своего здоровья. Пока – балуйся.