Третий выстрел

Теперь ужин — просто и незамысловато: гранулированный творожок, который здесь зовется почему-то «коттедж» — с ударением на первый слог. Наверное, он так называется из-за домика на этикетке, хотя это просто деревенский домик, а никак не коттедж (с ударением на «Е»). Огурец, цветочный чай — Фанни выбрала ромашковый: «Он успокаивает». Слава богу, не тот крепкий и терпкий, который я днем заваривала. Одела на нее чистую ночнушку, дала вечерние таблетки, померяли давление — смотри-ка, все в норме! — сняли зубные протезы, положили в специальную коробочку. Фанечку свою я уложила, пора и мне на покой, собралась идти тоже спать.

— Таня!

— Да, Фанни?

— Ты умеешь варить гречневую кашу? — Она произнесла «грешневую».

— Конечно! Что там варить-то?

— Сваришь мне завтра? Сто лет не ела! Ее тут не любят, — как она смешно шамкает без протезов.

— А крупа есть?

— Нет. Завтра все равно надо тебе в аптеку сходить, заодно и купишь.

— А как будет «гречка» на иврите?

— Косемет, — улыбнулась Фанни. У нее получилось «кошемет».

«Косемет». Как ругательство, не поймешь, то ли турецкое, то ли арабское. Ладно, запомним. Сварим.

— Спокойной ночи, Фанни.

— И тебе, Таня, — она улыбнулась, что-то вспомнив. — На новом месте приснись жених невесте!

Забавная она все-таки. Был у меня уже жених. Даже снился на старом месте. И на новом тоже. Страшно было представить, что он меня бросит. Известно: чего больше всего боишься, то и случается. Он меня бросил. Как Яшка Фаню, даже еще хуже: тот хоть появлялся иногда, а этот просто исчез. И вот ожидаемый результат зацикленности на одном человеке: лежу в чужой постели, в чужой комнате рядом с чужой старухой, и такая злость меня взяла, что хоть напейся. А как тут напьешься? И чем? Ликерчиком этим вонючим? Ладно, Таня, не психуй, он не вонючий, а ароматный. А та Таня, которая во мне — не Татьяна Константиновна, а злобная бесправная эмигрантка Таня — упорствует: нет, вонючий! И квартира эта в элитном доме в элитном центре пропахла старушечьим запахом. Так всегда пахнут квартиры стариков, хоть ухоженных, хоть неухоженных.

— Не ври себе, Таня. У неухоженных запах сильнее, да и пахнет старостью только когда с улицы входишь, потом привыкаешь моментально.

— Да что вы говорите, Татьяна Константиновна! Вы, может, и привыкаете, а мне привыкнуть труднее. Вы же воспитанная интеллигентная женщина, а я кто? Лабух! Девчонкой играла на клавишах в рок-группе, тогда это называлось ВИА — вокально-инструментальный ансамбль, слово рок было почти ругательным. Девочек, кто учился на фортепианном отделении, ребята ставили на «электроорган», а какие в начале 70-х были электроорганы? «Ионика»! С отвратительным звуком и, наверное, специально подобранными мерзкими тембрами. И то мы умудрялись на ней «Облади-Облада» выдать, а я так даже клавесинную партию в In my life забацала. Кого еще играли тогдашние группы? Битлз, естественно, я же их начала слушать, когда они еще не распались! И подбирали мы все любимые вещи по слуху, нужных нот нигде не было и негде было достать. При этом высшим пилотажем считалось «снять один в один», то есть, в точности как у них. Вот.

Ох, помню, как я первый раз услышала Child in Time Deep Purple, думала свихнусь: ну как, как так можно играть на органе?! Правда у Лорда был Hammond organ, а у меня — паршивая Ионика, но и сейчас дай мне лучший в мире инструмент, сыграю ли так? Смогу ли сочинить что-то подобное?

Впрочем, Beatles и хит любого сезона — великая Шизгада (Venus группы Shocking Blue) — это для души и на танцах в школе, в музучилище, в клубе механического завода. А на смотрах художественной самодеятельности играли всякую чушь, вроде «Тебе половина, и мне половина» или «Мы ребята с 70-ой широты». Слава богу, в те времена приличные вещи удавалось выдавать за «советскую эстраду». Так что мы играли и «Для меня нет тебя прекрасней», да выхолощенные перепевки роскошных западных песен — идиотски бодрый «Толстый Карлсон» вместо бесконечно печальной Yellow River, и «Поспорил старенький автомобиль» вместо насмешливо саркастической Drive my car.