Третий выстрел

Якову вообще за многое надо было сказать спасибо! В первую очередь, за спасение семейства Рубинштейнов. В январе, когда гайдамаки с юнкерами наступали от Большого Фонтана к центру города и уже подходили к Греческой, в дом меламеда стремительно вошел удивительно некрасивый молодой человек, весь перетянутый кожаными ремнями, с огромной деревянной кобурой на боку и строго спросил:

— Реб Хаим Рубинштейн — это вы?

С улицы доносилась стрельба, иногда что-то громко ухало, Фане было страшно. А папа спокойно ответил:

— Да, это я.

— Я за вами, реб Хаим. Собирайтесь, берите семью и уходим на Молдаванку. Здесь опасно.

— Что вдруг?

— Если гайдамаки придут сюда, будет погром.

— Погром будет в любом случае, — усмехнулся меламед.

— С нами не будет, — сурово сказал некрасивый юноша.

— С вами — это с кем?

— Со мной и с Мишей. Винницким. Япончиком.

— Это же налетчик, бандит? — удивился папа.

— Это командир еврейской боевой дружины. К нам на Молдаванку гайдамаки не сунутся, забоятся. Мы пытаемся всех евреев из центра переправить туда. На время. До полной и окончательной победы.

— Какой победы?

— Революции.

Реб Хаим внимательно оглядел молодого человека.

— Вы мне кажетесь знакомым. Учились в хедере?

— В талмуд тора. Собирайтесь поскорее, очень вас прошу.

Мама Сима с девочками кинулись вязать в узлы какие-то вещи, не особо разбираясь, что надо, что не надо.

— Только самое необходимое! — крикнул молодой человек.

— А вы не сын ли Гирша Блюмкина? Яков, кажется?

— Яков[10], да. Ну, вы скоро?

Какой строгий, думала Фаня, когда они тащили неподъемные чертовы узлы по Разумовской. Яков шел быстро, забегал вперед, оборачивался на отстающих, недовольно качал головой. Вместе с Рубинштейнами на Молдаванку перебирались Фишбейны, Коганы, Рубинчики, Капланы — все соседи. Время от времени на улице попадались молодые люди с винтовками, дружески кивали Якову, провожали взглядами девушек, подмигивали. «Нашли время заигрывать! — думала Фаня. — Какие они все же дурные, эти парни!» Но было приятно, что на нее обращают внимание.

Поселили их вместе с еще одной незнакомой семьей на третьем ярусе молдаванского дворика, в комнате у старой женщины, не очень довольной и количеством гостей — их набралось по двум семьям 14 человек! — и самими гостями. Было ужасно холодно, никаких дров, конечно, им никто не выделил, спали в одежде на полу, укрывшись одеялами, взятыми из своей квартиры — единственное, что пригодилось, а то набрали всякую ерунду, кроме действительно необходимых вещей. Мама Сима сокрушалась, что их дом гайдамаки обязательно разграбят, папа пытался убедить ее, что важнее сохранить жизнь себе и детям, остальное — дело наживное. А из щелей старого здания немилосердно дуло и на полу спать было до дрожи неприятно.

Фаня ворочалась, обертывалась тонким покрывалом, от холода не спасавшим, никак не могла заснуть, слушала, как где-то далеко раздаются винтовочные выстрелы, как грохают пушки броненосца «Ростислав», и — удивительно! — грохот этот успокаивал. Что греха таить, думала и о некрасивом самоуверенном Якове, не без того. Ей нравилось, как он важно говорил короткими рублеными фразами.

— Фанька, а что будет, если бомба в наш дом попадет? — семилетний Исай прижался к старшей сестре.

— Дом разнесет на куски! — страшным шепотом весело сообщила Фаня.

— А где мы тогда будем жить?

— А тут и будем.

— Я не хочу тут!

— Я тоже не хочу. К бабушке в Полтаву уедем, спи уже!

Совершенно не к месту подумалось, что выглядит она ужасно. Ботинки старые, раздолбанные, платье на два размера больше, от маминой сестры досталось, ни помыться толком, ни причесаться. Неужели в такую уродину можно влюбиться? Ага, сразу влюбиться тебе! Разве об этом нужно думать под разрывы снарядов и пулеметные очереди? Что за глупости!

До своих 17 лет Фаня ни разу ни в кого не влюблялась, да и не в кого было. Кто приличную еврейскую девушку, дочь уважаемого меламеда, отпустит со двора гулять с каким-то молодым человеком? Иди-знай, что это за личность и что у него за семь я. Да и какому молодому человеку она могла попасться на глаза, когда, господи?! В бакалейной лавке, куда ее отправляли за сахаром и керосином? Во дворе, когда после стирки развешивала белье? На Привозе, куда они с мамой ходили за кошерной рыбой? Она ж не уличная девка шляться по Екатерининской да Дерибасовской.

Впрочем, даже во время таких ее невинных занятий нет-нет, да и попадался симпатичный мальчик, на которого было приятно посмотреть, похлопать ему ресничками, старательно делая вид, что он ее совершенно не интересует. Вот и весь разврат к ее 17 годам.