Тревожный август

Данилов повернулся к Белову, сидящему за столом у окна:

— У тебя все готово?

— Так точно.

— Дай подписать и отправь в райотдел.

Он повернулся и вышел.

Данилов и Костров

«Ах ты, Мишка, Мишка! Вот ты какой стал, мой крестник: сержант, две медали «За отвагу». Молодец, ай какой молодец!» Данилов глядел на Кострова, на гимнастерку его ладную, на медали и радовался. Нашел-таки дорогу свою в жизни бывший вор Мишка Костров. Да нет, он ее уже давно нашел, еще до войны, только шел по ней неуверенно, как слепой, палочкой дорогу эту трогая. А теперь нет, шалишь. Теперь его ничто не заставит свернуть с нее. Настоящим человеком стал Мишка Костров.

— Ну что, Михаил, теперь давай поздороваемся.

Они обнялись. И постояли немного, крепко прижавшись друг к другу.

— Вот видишь, горе у нас какое.

— Это я, Ван Саныч, виноват. Я упустил гада этого. Эх, — Мишка скрипнул зубами, замотал головой, — я бы его за Степу...

— Еще успеешь. Я тебе эту возможность предоставлю.

— Правда?

— А когда я тебе врал?

— Никогда.

— То-то. Ты где служишь?

— После ранения при комендатуре нахожусь. А так я в разведроте помкомвзвода был. Подбили меня, попал сюда в госпиталь, потом в команду выздоравливающих, ну а потом сюда. Но, говорят, временно, Иван Александрович, — Мишка искательно заглянул в глаза Данилову. — Как мои там?

— Нормально. Заезжал к ним, продуктов завез. Я же их эвакуировать хотел. Да жена у тебя с характером.

— Малость есть, — довольно усмехнулся Мишка, — чего, чего. Так как же она?

— Ждут тебя, беспокоятся. Письма твои читать мне давали, фотографию из газеты показывали, где генерал тебе руку жмет.

— Это под Можайском генерал Крылов, комкор наш, первую медаль мне вручает.

— Да уж слышал о твоих подвигах, — Данилов чуть усмехнулся.

— Какие там подвиги. А вы, значит, по-прежнему.

— Как видишь, нам генералы руку не жмут. Нас, брат, они в основном ругают.

— Да, вы скажете.

— Значит, слушай меня, Миша, сегодня в двадцать часов придешь в райотдел НКВД, там тебя к нам проводят. С начальством твоим согласуют. А я пойду, Миша, плохо мне сейчас.

— Я понимаю, Иван Александрович, понимаю.

Данилов притиснул Мишку к себе, тяжело вздохнул и, резко повернувшись, пошел по переулку, Мишка взглянул ему вслед и поразился. Он видел только спину, перерезанную ремнем портупеи, и в этой спине и опущенных плечах было столько горя, что у Кострова защипало глаза.

Во дворе дома на подножке «эмки» сидел Быков. Данилов прошел мимо него, потом остановился, вспоминая. Быков встал.

— Вот что, у тебя где коньяк?

— Здесь, в машине.

— Принеси, — сказал Иван Александрович и, тяжело ступая по скрипучим ступенькам, поднялся в дом.

В комнате он снял портупею, бросил ее на кровать, расстегнул крючки гимнастерки. Вошел Быков с бутылкой. Он остановился в дверях, не решаясь войти в комнату.

— Ну, чего стоишь, — не оборачиваясь, сказал Данилов, — наливай.

— И себе?

— И себе налей. Помянем Степу.

Быков разлил всю бутылку в две кружки.

— Закусим чем, а, товарищ начальник?

— Ты как хочешь, я так прямо. — Данилов подошел к столу, взял свою кружку, несколько минут глядел на темную жидкость, подступившую к краям, и выпил ее в три глотка. Потом постоял немного, опустив голову, и снова отошел к окну.

— Вы бы поспали, Иван Александрович.

— Ладно, Быков, ты иди, иди. Мне одному побыть надо.

Данилов сел на кровать, внимательно прислушиваясь к себе. Алкоголь горячим огнем разливался по жилам, словно запруду ломал где-то под сердцем. Очень давно, когда он пришел на работу в бандотдел ЧК, у него был друг. Веселый и добрый Миша Резонов, студент-технолог, влюбленный в революцию. Они работали в одной бригаде и дружили сильно, взахлеб, как это случается только в молодости. Зимой девятнадцатого под новый год, когда они проводили очередную проверку в гостинице «Лиссабон», Миши не стало. И случилось все это глупо, совсем глупо. Когда они уже выходили в вестибюль, из дверей номера выскочил совершенно пьяный мальчишка в замшевом френче и офицерских бриджах и, крича что-то непонятное, стал палить вдоль коридора. Он был смертельно пьян, еле стоял на ногах, наган в его руке прыгал и описывал круги. Но все же одна пуля кусанула Мишу в висок. Увидев, как падает Резонов, Данилов с первого выстрела завалил бандита.

Потом они приехали в ЧК, и Данилов молчал и не говорил ничего, только почернел весь. Зашел в комнату начальник бригады Чугунов. Бывший прапорщик по адмиралтейству, выслужившийся во время войны из матросов, поглядел на него и запер дверь. Потом из-за дивана достал бутылку водки и налил Данилову стакан.

Иван с удивлением посмотрел на начальника.

— Пей, — сказал Чугунов, — только сразу. Так надо.

Данилов, давясь, выпил водку, и ему стало тепло и грустно. Придя к себе, он заперся, сел за стол и заплакал. И горько ему было, но вместе с тем боль, сжимавшая грудь, уходила вместе со слезами, точно так же, как в детстве, когда он дрался с гимназистами на пустыре за артиллерийским заводом.