Три допроса по теории действия

Филиппов А. Ф.: Тут возникает вопрос с самоочевидным ответом, но все-таки его нужно задать для полноты. В конце 80-х – начале 90-х меня тревожили аргументы тех, кто накликал распад империи. Меня совсем не убеждало, что раз все империи распадались, то и нашей – самое время. Я боялся последствий. Но когда меня спрашивали: «А что ты предлагаешь?» (это все были академические разговоры, без последствий), я отвечал, что в первую очередь предлагаю не кричать в горах, где бывают обвалы. Я считал, что поздно уже предлагать. Но не было ли то, о чем рассказываете вы, на самом деле вот этим ландшафтом гор, покрытых ледниками, в любой момент готовыми обрушиться и снести все? Естественно, что вслед за этим идет еще один понятный вопрос: насколько адекватным чувствует себя человек, который во время схода лавины говорит, что сейчас мы ее перекроим под себя? И что он может, уцелев, думать в ретроспективе?

Павловский Г. О.: После убийств 1993 года я не хотел щадящей политики. Лавина шла, и надо было управлять ее сходом. Когда вещество лавины политик использует как материал для введения ее в берега, а энергию схода – для их уплотнения. Весной 1999-го тогдашний замглавы АП

Сысуев   [74] покидал Кремль почти с вашими словами: на нас всех идет цунами! А я ему: и пускай. Цунами пройдет перед нами – мы направим его на расчистку конюшен. Так что диагнозом неадекватности

меня было не напугать.

Филиппов А. Ф.: Это не для того, чтобы пугать. Набор возможных ответов напрашивается.

Павловский Г. О.: После

Буденновска   [75] и Хасавюрта   [76] стало аксиомой, что мы на дне и хуже не будет. Не может быть, некуда хуже! Мой тогдашний лекторский образ: орбитальная станция «СССР» рухнула, выжившие космонавты, растерзанные и полубезумные в джунглях чужой планеты среди плотоядных хищников. Из остатков советской цивилизации они что-то там мастерят, но все плохо работает. Было ощущение предела дисперсии и запроса на командную волю: прекратите истерику!

Филиппов А. Ф.:

А в этот момент вы считали, что континуум русской истории прервался?.

Павловский Г. О.: Конечно, прервался. Финал перестройки отменил русскую историю и русскую литературу. Помню, как в начале 90-х по подъездам валялись горки выброшенных книг, Ленин и Маркс пополам с Чеховым и Лесковым . Святая библиотека закрылась под «Поручика Голицына». В конце романа Брэдбери  [77] люди пересказывают друг другу, что кому лучше запомнилось из сожженных книг – это прямо картина Москвы 1990-х. Я был среди этих людей. Так случилось, что лучше всего я знал технологию восхождения Сталина, слишком доходчиво ее пересказал и качественно перекодировал в набор кейсов.