Три эффекта бабочки

Оля предполагала, что развод подруги не обойдется малой кровью и что Пепе будет давить на жалость и уговаривать Нельку остаться с ним. Это и понятно. Что может быть страшнее одинокой старости? Оле было жаль доброго итальянца, который так опрометчиво влюбился на старости лет. Но с другой стороны, Нелька молода, красива, и, как говорится, в самом соку. И что, теперь в благодарность за доброту и благородство мужа отказаться от своей собственной жизни и потратить ее на уход за стариком? А потом изо дня в день ждать его смерти, чтобы воссоединиться с Донато или насовсем расстаться с молодым любовником? И вести скучную, пресную жизнь в обществе дряхлеющего мужа? А еще день ото дня терпеть его вздорный характер и выносить горшки, если, не дай бог, тот сляжет? Но не в характере Верещагиной быть сиделкой при старике. Она девушка деятельная, активная и не способна на такие высокие порывы. Да и жизнь проносится со свистом, а в ней есть столько интересного, неизведанного, неиспытанного…

Скворцова скривила губы в кислой улыбке. К сожалению, так же мимо проходит и ее собственная жизнь. И да, как говориться: чужую беду рукой разведу. А вот что делать со своей? Вот в чем вопрос! А вдруг Верещагина права и исповедь поможет избавиться от навязчивых мыслей и решиться на войну с семейкой Скворцовых? Да! Надо попробовать! За спрос не бьют в нос.

Оля решительно поднялась с кресла, подхватила сумку и вышла в приемную.

– Алла, я подписала все накладные. Они на столе. Отнеси их в бухгалтерию, – деловито обратилась Скворцова к своей секретарше. – И меня уже сегодня не будет. Все возникшие вопросы решай с Великановым. Передай ему, что завтра, прямо с утра мы встретимся с ним на таможне. Пусть прихватит с собой документы и печать.

– Поняла, Ольга Николаевна. Будет сделано, – отрапортовала вышколенная секретарша и уткнулась в экран компьютера.

Оля быстро покинула офис и спустилась на парковку. А уже спустя минут сорок, она стояла на ступеньках Екатерининского собора.

Робко поднявшись по широким ступеням и сожалея, что у нее нет с собой платка, Скворцова вошла в притвор. С правой стороны за высокой стойкой две благообразного вида женщины неспешно торговали свечами, иконами и литературой. Одна из них, что помоложе, принимала записки во здравие и за упокой. Эта женщина с бледным и постным лицом старалась не поднимать на прихожан потухших глаз. Она вся как-то съежилась, словно хотела спрятаться и казаться незаметной. Оля смутно почувствовала, что эта женщина ей кого-то напоминает. Сморщив нос, Скворцова пыталась припомнить где и когда могла встречаться с этой особой. И вдруг, как озарение, промелькнула мысль: «Господи! Да ведь это же Сонька Адамова, подружка детства». Оля решительно направилась к небольшой очереди, которая выстроилась именно к Адамовой.

– Вам во здравие записочку или за упокой? А может акафист? – тихим, елейным голоском поинтересовалась Соня, не поднимая глаз от стойки.

– Нет. Мне две свечи, пожалуйста.

– Тонкие и потолще?

– Без разницы, – раздраженно ответила Оля. Ей уже начинал надоедать скорбный и отрешенный от житейской суеты вид женщины. – Соня, подними глаза. Это я… Оля. Оля Новицкая. Мы еще дружили с тобой, когда я с мамой жила…

– Да, я тебя узнала сразу, как только ты вошла в храм, – бесцветным голосом перебила Скворцову Соня. – Ты стала такая… такая важная… и такая холеная.

В голосе Адамовой звучала неприкрытая зависть. И Оле почему-то стало неловко от слов подружки детства, и она торопливо попросила:

– Сонечка, дай мне две свечи, – и после короткой паузы решилась: – А еще я хочу спросить тебя…

– Слушаю, – слегка оживилась Соня.

– Если можно не здесь…

Адамова понимающе улыбнулась и обратилась к своей напарнице, которая бойко предлагала какому-то представительному мужчине серебряные крестики:

– Зина, я отлучусь на минуточку…

Зина равнодушно кивнула и продолжила терпеливо, не выказывая никакого раздражения и недовольства, вытаскивать из витрины футляры с крестами, в которые тыкал толстым пальцем привередливый мужик.

Соня вышла из-за стойки и прежде чем женщины вышли на улицу, она быстро перекрестилась.

– Пойдем к крестильне. Возле нее скамейка есть. Нас там никто не побеспокоит.

Женщины двинулись по чистой вымощенной серыми бетонными плитами дорожке вглубь храмового комплекса. Деревья с уже пожелтевшей листвой надежно защищали их от полуденного зноя. Крестильней оказалось простое одноэтажное кирпичное строение. Под красивым раскидистым дубом стояла обыкновенная деревянная скамейка с выгнутой спинкой. На ней женщины и примостились.

– Как тебе, Сонька, не жарко в длинной юбке и в кофте с рукавами? Да еще платок этот темный…

– Я привыкла, Оля, – просто ответила Адамова и вопросительно уставилась на Скворцову. – Так что ты хотела? О чем хотела поговорить?

– Я хочу исповедаться, – тихо ответила Оля и почувствовала, что краснеет.

– Исповедаться? – переспросила Соня.

– Да. Именно. Исповедаться, – понизила голос до шепота Скворцова. – Но… но я не знаю, что для этого надо и когда это можно сделать.

– А ты крещеная?

– Да.