Три глаза и шесть рук

— Ллиасса аллиасса алла и сссаа алла асссалла! Алиии! Эсе! Энке илиалссаа оссса асса эллеасса оссо иииииии! Эссеееаааааааа! Алаасса!

Комната Магнуса Рыжебородого стремительно растворилась совершенно в иной местности — выжженной равнине с землей ядовито-черного цвета. Кое-где торчали… думаю, все-таки деревья, хотя таких деревьев я еще не видел.

ГЛАВА 16

Когда наша компания выходит на прогулку, следы потом сохраняются еще очень долго…

Брань, Глад, Мор и Смерть

— Это не Земля, — авторитетно заявил я. — И на Миргород тоже непохоже.

— Конечно, не похоже. Из Дотембрии в твой мир одним шагом не шагнешь. Если идти через Миргород, пришлось бы сделать четыре шага, а если вот так, как сейчас, — только три. Сейчас отдохну немного, и прыгнем дальше.

Я слегка прошелся взад-вперед. Почва под ногами крошилась и проваливалась, как если бы я шел по прогоревшей насквозь доске. Вдали я увидел что-то напоминающее автомобиль. Мне стало интересно.

Это и правда оказался автомобиль, только без колес. Похоже, таким его сделали с самого начала — днище было гладким, и вдобавок оно было покрыто каким-то странным синеватым металлом. Во всем же остальном — самый обычный «фольксваген»-«жук». Конечно, очень старый — эта штука ржавеет здесь уже лет десять, не меньше.

— Это тоже в какой-то степени Земля, только другая, — сообщил Рабан. — Здесь уже двадцать четвертый век.

— Это наше будущее? — недоверчиво переспросил я, оглядываясь по сторонам. На горизонте струился дым, над головой ползли тяжелые тучи, почему-то зеленого цвета. Кроме странных деревьев, больше напоминавших корявые арматурины, не было никаких признаков жизни. Такое будущее мне не понравилось.

— Альтернативное, — пояснил Рабан. — После ядерной катастрофы.

— Здесь была война?

— Точно. Да не одна, а шесть войн — с Первой по Шестую Мировые. Самая первая началась еще в девятнадцатом веке.

Мне снова стало интересно. Рабан это мгновенно уловил и принялся рассказывать:

— Первую Мировую в этом мире начала, как ни удивительно, Швейцария. Но корни всех бед кроются гораздо глубже. Началось все в тысяча восемьсот сорок третьем году, когда в бедной швейцарской семье родился некий Генрих Пфаальтен, человек, неизвестный в истории, которую знаешь ты. С юных лет Пфаальтен проявлял необычайные способности. Он был гением — однозначно гением, да таким, что Эйнштейн рядом с ним показался бы жалким дилетантом. Пфаальтен всегда-стремился к самому истоку — к ядру атома. Он хотел расщепить его и посмотреть, что получится. Ему едва перевалило за тридцать, когда он создал первую атомную бомбу. Однако пока что только на бумаге. У молодого гения не было денег, и не существовало людей, способных заинтересоваться его проектом. Академии наук и физические институты только презрительно фыркали, когда он пытался представить им свой проект. Маститые профессора авторитетно заявляли ему, что это бред собачий, что такое невозможно. Неудивительно — Пфаальтен на полвека опередил естественное движение науки.

— Но потом он все-таки сумел протолкнуть эту бомбу?

— Да. А вот в твоем мире он или вовсе не родился, или умер никому не известным, проклиная недалеких академиков, не понявших гения. Но в этом мире родился еще один человек, которого не было в твоем, — Матиас Рейерман, сын бранденбургского крестьянина, переехавшего в Швейцарию. У Рейермана тоже был дар, только не научный, а политический — он умел увлекать за собой людей примерно так же, как Гитлер или Ленин. В конце семидесятых в Швейцарии грянул переворот, его возглавил молодой Рейерман. После чего страна превратилась в некое подобие нацистской Германии. И тогда Пфаальтен решил обратиться со своим проектом на самый верх. Всеми правдами и неправдами он умудрился добиться аудиенции у Верховного Архистратига Рейермана…

— Подожди. Это что же, титул такой?

— Точно. Швейцарский диктатор не был обделен тщеславием. Так вот, после того как Рейерман ознакомился с проектом Пфаальтена, он моментально сообразил, что в его руки попал самый настоящий клад. Он-то сразу понял, как это можно применить. Пфаальтену была дана зеленая улица, огромные средства и строгий приказ в кратчайшие сроки создать действующий образец.

— И ее создали, — закончил я.

— Правда, не очень быстро. Переход от теории к практике занял двенадцать лет — все-таки дело происходило полувеком раньше, чем в вашем мире, и техника была более примитивной. Но тем не менее ядерное оружие все-таки было создано… К тысяча восемьсот девяносто четвертому году у Рейермана имелось уже двадцать прекрасных бомб. Не ракет, заметь, — до реактивного двигателя в этом мире вообще так и не додумались. Первоначально их планировали сбрасывать с дирижаблей…

— Ну и когда же разразилась война?

— В тысяча восемьсот девяносто седьмом. Причем сразу атомная — Рейерман не разменивался на мелочи. Первое, что он сделал, — сбросил одну из самых мощных бомб на Краков.

— И тут с Польши начали!