Три грани мизерикорда

Обсуждение подробностей не заняло много времени. Все они касались лишь технической стороны предстоящего перемещения всех составляющих майора Десницы в дом 540 по Паркхилл авеню. Поэтому уже четверть часа спустя Анатоль, снабженный всеми необходимыми контактами, отправился обратно в порт, дабы помочь Платине. Агата решила остаться, и адвоката это не беспокоило: старым знакомым надо было поговорить, причем – без посторонних ушей.

…Он ведь меня предупреждал. Ещё когда по окончании курса лечения предлагал постоянную работу. Тебе, думаю, не предлагал. Откуда-откуда… оттуда! Агата, ты же умная девочка, а такие дурацкие вопросы задаёшь. Ладно, извини. Просто я-то в этом мозге малость покопался, так что суть отношения к тебе мистера Кертиса представляю хорошо. Ага, вот именно. Слабость, которую он не может себе позволить. Ты, кстати, очень грамотно себя повела: и тогда, и теперь. Закрытые счета – это прекрасно.

Да, так о чём, бишь, речь? Кертис меня предупреждал, что практику я с ним получил опасную, а Андрей Вершинин, сам себе голова… не то чтобы пропустил это дело мимо ушей, просто решил, что у дядечки подозрительность зашкаливает. И он, должно быть, это понял, потому что к моему отказу отнёсся спокойно, но на всякий пожарный оставил мне резервный номер, по которому в любой момент можно передать информацию.

И вот как-то раз мы с Анри Жаком малость подгуляли. Точнее, я подгулял, Анри ведь почти не пил, ты помнишь. В общем, за руль он меня не пустил. А дело было в Озёрах и до дома что мне, что ему, добираться было довольно долго. Мы бы, может, и остались ночевать, даже собирались. Но мне пришёл срочный вызов из клиники, так что я закинулся стабилизатором, а Анри взялся меня отвезти: как раз по дороге организм проветрился бы.

Поехали на моей машине, Анри она очень нравилась, но себе он такую не покупал. Говорил, что чужую побережет, а на своей непременно разобьётся. У меня тогда был «Феникс», здоровенный, ярко-алый с золотом… прелесть, а не машина! И очень приметная. Короче, когда мы входили в поворот, Анри вдруг отпустил руль и повалился мне на колени, как тряпичная кукла. Я только и успел заметить, что из шеи у него стрелка торчит, слева. Тоненькая такая.

В общем, в поворот мы ни хрена не вписались и закувыркались с обрыва. Мне-то повезло, я не пристегивался и просто вылетел из машины, а Анри… не вытащил я его. Просто не успел. Когда я хоть как-то смог подняться не на ноги даже, а на четвереньки, уже полыхало вовсю. До сих пор не знаю, был он жив, когда загорелось, не был?

В общем, проморгался я, надо, думаю, полицию вызывать и «скорую». Поломался-то довольно прилично. И ребра, и башкой приложился, голень, как потом выяснилось, в двух местах сломал. Нос вот, опять же. Да и вообще на морде живого места не было. Схватился за коммуникатор, рука соскользнула и ткнулся я поначалу во «входящие сообщения». Смотрю – что за притча? Нету вызова из клиники.

И тут я начал соображать. Быстро соображать, адреналин – он, знаешь ли, способствует. Мы ведь с Анри были похожи. Не так, чтобы очень, но в сумерках да в движущейся машине обознаться – раз плюнуть. А стреляли в водителя ярко-алого с золотом «Феникса».

Теории строить мне было некогда. Отполз в темноту, чтобы зарево меня не освещало, и набрал тот самый номерок. Даже не знаю, чего ждал, но уже через десять минут со мной говорил сам Кертис. Разом просёк, что да как, и сообщил, что теперь меня зовут Анри Жак Марат, прикрытие по всем направлениям будет обеспечено. А тут и полиция подвалила. Кто уж её вызвал – без понятия.

И когда сержант – ох, видела бы ты эту глыбу сала, как только за руль помещался? – потребовал назваться, я сказал: Анри Жак Марат. В сущности, всегда можно было потом на шок списать. Но не пришлось, н-нет… прокатило, будто так и надо.

Конечно, мэтра Марата, отца Анри, я не надурил. Да и цели такой не имел. Когда он примчался в госпиталь, с порога ведь сообразил, что к чему. Но держался крепко, надо отдать ему должное. Он всегда был кремень-мужик, сколько его помню. Мне шесть лет только исполнилось, когда родители погибли, и попал бы в приют, как ты – но дядя Жак опекунство оформил влёт, и выросли мы с Анри как братья.

В общем, в госпитале он ни слова никому не сказал, при посторонних через слово повторял «сынок». А когда я выписался, сели мы с ним за бутылочкой кальвадоса, и я всё ему рассказал. А он – хочешь верь, хочешь нет – сказал, что я правильно поступил. И нужно ему от меня только одно: раз уж я ношу теперь имя его сына, я должен сделать это имя таким знаменитым, каким только смогу. Я пообещал.