Три килограмма конфет

Утешение вышло крайне неубедительным, но выбирать не приходилось, и я стала покорно ждать любых новостей. Моего терпения как раз хватило на тоскливый вечер пятницы и одну тяжёлую ночь, с сумбурными, кошмарными сновидениями, вслед за которыми шло резкое пробуждение и попытки слезящимися от яркой подсветки глазами рассмотреть на экране телефона уведомления о новых сообщениях или пропущенных звонках.

Но ничего не было. Иванов продолжал хранить молчание (что один, что второй), а я постепенно сходила с ума, металась по своей комнате, заламывая руки и пытаясь найти хоть какой-то выход из ситуации, и теряла не только терпение, но и жалкие крохи надежды, что всё ещё образуется. Какой толк с моего запоздалого раскаяния, если он не хочет его услышать? Какой вообще смысл что-то делать, если он уже решил вычеркнуть меня из своей жизни?

Вслед за упадническим настроением и состоянием прострации, в котором я сидела на кровати и сосредоточенно пялилась в одну точку, не находя в себе сил даже снова заплакать от выжигающей безысходности, меня вдруг захлестнуло яростью, напрочь сорвавшей все барьеры страхов и неуверенности. И я названивала ему раз за разом, жала на кнопку вызова всё с большим остервенением по мере того, как он быстро сбрасывал мои звонки, и, может быть, это было к лучшему, потому что единственное, что мне тогда хотелось в сердцах выкрикнуть ему, это «Иди к чёртовой матери, Иванов!»

Не знаю, как я вообще смогла пережить выходные и окончательно не свихнуться после тех американских горок эмоций, на фоне которых я то внезапно проваливалась в сон прямо среди дня — однажды даже ненадолго задремала за столом, то, напротив, еле выносила ненормальное возбуждение, от которого хотелось буквально на стену лезть.

А понедельник был прекрасным праздником всех влюблённых, непосредственно относившимся ко мне всего лишь четыре дня назад. Теперь же вся розово-красная сердечная атрибутика вызывала во мне чувство тошноты, разочарования и злости на себя, на него, на окружающих нас любителей сплетен, на чёртовы неудачно сложившиеся обстоятельства, разогнавшие нас по разные стороны баррикад.

И особенно я злилась на нашу с Максимом непомерную гордость. Я хотела и могла бы поговорить о наших отношениях раньше. И он тоже — мог бы хоть раз прежде высказать своё недовольство и дать мне знак, что действительно хочет что-то поменять.

— Наташ, если ты пойдёшь домой перед дискотекой, захватишь заодно мои учебники? Завтра у тебя их заберу, — Рита выглядела оживлённой и взбудораженной, как и перед любым общественным мероприятием, где ей доводилось принимать участие. Пусть на этот раз только подбирать музыку и вместе со Славой помогать одному дежурному учителю следить за порядком на празднике.

— Без проблем. А ты, Поль, пойдёшь переодеваться? — Наташа достала из сумочки очередной свой обед, любовно упакованный в пакетик мамой, — сегодня он представлял собой две идеально ровные и одинаковые с виду груши — и без раздумий сунула его прямо в руки ухмыляющемуся Чанухину, который не стеснялся брать и съедать всё, что она таскала с собой, пространно намекнув на то, что дома у Ивановых можно помереть с голода.

И даже от этого простого, непрямого упоминания о Максиме мне хотелось склониться над столом и долго-долго биться об него лбом. Чтобы боль физическая как-то смогла перекрыть душевную, чтобы выплеснуть отчаяние, огромной занозой засевшее под сердце, чтобы выбить себе все мозги и наконец забыть о прошлом, раз ему не суждено стать будущим.

— Я просто пойду домой, — откликнулась я неохотно, — не то настроение для праздника.

— Ты не поможешь Рите? — уточнил Чанухин, вперившись в меня пристальным взглядом, который я не сразу заметила и тем более не сразу смогла правильно понять.

— А разве ты не будешь с ней?

— У нас другие дела. Проследи за входом в физкультурный зал до начала дискотеки, а потом можешь уходить.

Только открыв рот для очередного возражения, я тут же захлопнула его так быстро, что клацнувшие друг о друга зубы отозвались ноющей болью. Ну конечно же, физкультурный зал! Более явного намёка на то, где и когда я смогу застать Максима, и придумать нельзя было.

Пришлось только кивнуть Славе, давая понять, что своим почти атрофировавшимся от страданий мозгом я всё же смогла догадаться до его подсказки, а потом кусать губы, чтобы не улыбаться, как чокнутой, в предвкушении того события, которым я одержимо грезила последние четыре дня.

Не прошло и получаса, как мне написал Артём. В отличие от Чанухина, он даже не пытался как-то замаскировать свою помощь, прямо сообщив, что Максим приедет в гимназию сразу после окончания уроков, чтобы взять оставленные в шкафчике раздевалки вещи, поговорить с завучем и, может быть, дождаться Славу и вернуться домой вместе.