Три килограмма конфет

— Подожди, — не успели мы пройти и десяти шагов, как Иванов выпустил меня и начал рыться у себя в рюкзаке, с опаской поглядывая в мою сторону. — У меня здесь должны быть…

Он так и не договорил, просто закинул рюкзак обратно на плечо и протянул вперёд ладонь. А на ней — два небольших шарика, обёрнутых золотой фольгой. Настолько хорошо мне знакомых, что, даже просто смотря на них, я чувствовала, как приятно похрустывает под зубами вафля и по языку разливается шоколадная сладость.

— Откуда они у тебя? — на самом деле этот вопрос уже потерял свою актуальность, потому что спустя несколько месяцев в позорном неведении я всё же догадалась о том, откуда брались эти конфеты. И даже не в тот момент, когда увидела их у Максима в руках — мало ли, сколько странных и нелепых совпадений бывает в жизни, а только встретившись с ним взглядом, в котором смущение ожесточённо боролось с яркими искрами насмешки над моей наивностью.

— Странно, что ты ни разу не задалась вопросом, откуда они появлялись у тебя, — хмыкнул он, не очень-то романтично сунув конфеты мне в руку, снова подхватил меня за локоть и повёл вслед за собой, с наигранной невозмутимостью пытаясь закончить ещё и не начавшийся разговор.

— Я думала, их мама подкидывает, — наверное, моё оправдание звучало очень жалко и неубедительно, но у меня ведь и правда за все месяцы ни разу и мысли не возникло, что я могу понравиться кому-то настолько сильно, чтобы заслужить тайно подбрасываемые подарки. Тем более требующие такой траты сил, но не содержащие ни одного намёка, никакой записки с указанием на то, кто пошёл на столь изящные жесты.

Но и с запиской бы, и с намёком я бы никогда не подумала на Иванова. И не потому, что мы уже встречались с ним — хоть и тайком от всех, а потому что априори считала его, сногсшибательно прямолинейного, серьёзного и порой удручающе приземлённого, просто не способным на столь возвышенно-романтические поступки. Словно это не он носил меня на руках в прямом и переносном смысле, подбирал волшебные места для наших свиданий, превратил совместные зимние каникулы в живое воплощение всего, о чём можно было только мечтать в отношениях с парнем, и сделал этот Новый Год самым потрясающим и запоминающимся из всех, что были и, возможно, из всех, что ещё у меня будут.

Как, ну как я могла быть такой слепой? Не замечать очевидных вещей, сомневаться в его отношении ко мне после всего, что он делал изо дня в день, каждым своим поступком беззвучно крича «Посмотри, как ты дорога мне!», в последнюю нашу ночь хрипло шепча «Ты так нужна мне».

Глупая, глупая Полина!

— Но почему.? — у меня не вышло толково сформулировать свои мысли, и вопрос так и оборвался на середине, пока я задыхалась от слишком жадного глотка морозного воздуха.

— Почему что? — неохотно уточнил он, словно эта ситуация была настолько обыденной, предсказуемой и понятной, что никаких пояснений больше не требовалось.

— Почему не сказал мне раньше?

— Зачем? Если бы я хотел, чтобы ты знала об этом, отдал бы лично в руки, — философски заметил Максим, упрямо не поворачиваясь в мою сторону, хотя у него не было ни единого шанса не заметить мой прямой, настойчивый, требовательный взгляд. Игра в молчанку затягивалась, мои подначиваемые любопытством нервы раскалились до предела, и терпение вот-вот должно бы лопнуть, но его выдержки оказалось и того меньше, и с тяжёлым вздохом поражения он продолжил говорить сам: — Сначала я не хотел, чтобы ты могла подумать, что это значит что-то… особенное. Какую-то симпатию.

— А это не значит?

— Тогда не значило. Я просто решил, что это будет чем-то вроде возможности искупить перед тобой собственное скотское поведение и успокоить свою совесть.

— Искупить передо мной, при этом мне об этом не сказав?

— Да ты бы только обернула эту ситуацию против меня же! Придумала бы какой-то скрытый злой умысел или просто нещадно проехалась по проявленной мной мягкотелости.

— Ты серьёзно так думаешь?

— Я так думал. Раньше.

— И что изменилось?

— Всё изменилось, Поль. Как будто ты сама не знаешь, — ещё раз тяжело вздохнул он и поморщился, по инерции коснувшись пальцами разбитого места. — Но было очень забавно наблюдать, как ты продолжала ничего не замечать. Я ведь специально так открыто и нагло подбрасывал тебе эти конфеты, что ты давно могла бы поймать меня за руку прямо на месте преступления.

— Я всё равно не понимаю, — прошептала я, несмотря на то, что продолжать с ним разговор было страшно. Словно я каждым своим словом, жестом, движением всё сильнее давила на тугую пружину его терпения, готовую вот-вот оглушительно лопнуть. И пусть бы он снова сорвал на мне злость — ведь были для этого веские причины, мы оба об этом знали, лишь бы не уходил. — Получается, я могла бы никогда об этом не узнать?