Три килограмма конфет

Каждое его движение, каждое прикосновение, каждое мельком пойманное выражение лица складывались в зрелище настолько завораживающее, что я захлёбывалась чистым восторгом.

Он стянул одну половину уже полностью расстёгнутой блузки, оголив моё плечо, и прошёлся по нему дорожкой маленьких, быстрых, мимолётных поцелуев-касаний. А потом бросил хитрый взгляд на наше с ним отражение и замер. Поднял голову, аккуратно коснулся кончиками пальцев маленьких синих пятнышек, выделявшихся на коже.

— Какой же я идиот, — покачал головой Иванов, поджав губы и тут же сникнув. И такой прелестный, наполненный нежностью момент упорхнул, как капризная и почти неуловимая птичка, заметившая присутствие чужака.

Мне же захотелось закатить глаза: Дима Романов, сам того не зная, умудрился испортить всё даже на расстоянии.

— Не ты. Это Романов так схватил меня на празднике, когда ты увидел нас вместе, — упоминание о том случае окончательно сбило весь игриво-романтический настрой, но позволить ему считать себя виноватым в чужой несдержанности я тоже не могла. Хоть и знала, как много таких же следов оставляли на мне именно его пальцы.

— Тем более идиот. Если бы сразу во всём разобрался, то знал бы, что ломать ему нужно не нос, а руки, — проворчал он, разворачивая меня к себе лицом и сразу же прижимая к своей груди.

Так мы и стояли какое-то время: вместе, рядом, наслаждаясь объятиями друг друга. Пуговицы его рубашки холодили полоску кожи, обнажившейся между краями расстёгнутой на мне блузки, и он провёл пальцами над пупком, заставив меня вздрогнуть от будоражащего ощущения покалывания, принесённого этим прикосновением.

— Ты ведь собиралась идти в душ? — его тон был мало похож на вопросительный, а руки уже уверенно стягивали с меня одежду, справляясь с ней намного быстрее, чем получилось бы у меня.

— А ты? — уточнила я, хватаясь за маленькие белые пуговки, нагретые теплом моего тела.

А если бы он прижался ко мне сейчас, то я наверняка просто расплавила их и спалила его рубашку, — настолько сильный огонь разгорался внутри.

— Сколько у нас есть времени до прихода твоих родителей?

— Два часа.

— Отлично. Я успею, — пробормотал он, покусывая и посасывая мою мочку, как сладкий леденец, пока пальцы бегали вверх-вниз вдоль позвоночника, ласково поглаживали шею и дразняще замирали чуть ниже поясницы. Я хотела бы высказать зависший на кончике языка вопрос, но именно в этот момент мой рот оказался занят поцелуем и желание разговаривать тут же пропало. — Успею объяснить тебе последнюю тему по математике, — быстро шепнул он, прервав поцелуй и тут же снова припав к моим губам. — Потому что… увидел случайно… как ты решила последнюю… самостоятельную… и не могу тебе позволить… Ай!

Он дёрнулся от внезапного укуса в нижнюю губу, но посмотрел на меня всё равно с наглой ухмылкой, и я была уверена: снова, паршивец, думает о своих логарифмах.

— Будешь много болтать — и времени на математику у нас не останется, — пригрозила я, расплываясь в коварной улыбке. И снова смело вступила в схватку с ремнём на его брюках.

***

Родители приехали на полчаса раньше ожидаемого. Только их прихода мы всё равно не услышали, да и мало что вообще могли услышать сквозь тот гул звуков, который сами и же создавали на кухне, устроив на столе настоящую вакханалию.

Максим хватался за волосы, закатывал глаза, громко и протяжно стонал и периодически показательно бился лбом об стол, когда я в очередной раз доходила до середины уравнения и досадно ошибалась в какой-то мелочи. Я психовала, дулась, повторяла «ой, всё!» и кривлялась в ответ на его шутки, так или иначе связанные с оценкой моих умственных способностей.

И вообще: сам дурак. После стресса от появления Яна и внезапно устроенного нами вечернего секс-марафона хотелось развалиться на мягкой кровати и как следует выспаться, а не пытаться понять то, что понимать мне совсем не хотелось.

Поэтому появлению в дверном проёме родителей я несказанно обрадовалась, даже прервала свою пылкую речь о том, как прекрасно мне удастся прожить всю жизнь без его дурацкой математики. А вот Максима мне стало искренне жаль: сначала он побледнел, цветом лица идеально слившись с собственной форменной рубашкой, потом его щёки и уши вспыхнули алым, и, пробормотав невразумительное «здравствуйте» и «мне уже давно пора», мигом выскочил в коридор.

Кажется, в армии положено одеваться за шестьдесят секунд? Так вот Иванову на то же самое потребовалось от силы десять. Когда я пришла проводить его (и заодно с ехидцей напомнить, что он сам горел желанием познакомиться с моими родителями), он уже обулся и одной рукой застёгивал куртку, а второй — открывал замок на входной двери.

Единственное, ради чего он пересилил себя и задержался — один маленький, пуританский поцелуй на прощание. Хотя бы не в щёку, и на том спасибо.

А в пятницу я с самого утра не находила себе места и металась, пытаясь как-нибудь унять волнение. Охотно болтала с Наташей, переписывалась с Ритой, специально не слушала, о чём разговаривают мои одноклассники, чтобы снова ненароком не поймать какую-нибудь глупую сплетню.