Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Сегодня солнечно, но холодновато. Я думаю о маме, о том, как она в одиночестве ест в нашей столовой. Сейчас в доме только две женщины, ненавидящие друг друга. Хотя, возможно, это не совсем так. Но мама-то, естественно, люто ненавидит испанку, которая одним махом отняла у нее и мужа, и сына.

А Мануэла? Она бегает с этажа на этаж, напевая испанские песни, особенно одну, то ли церковный гимн, то ли грустную народную песенку, из которой я невольно запомнила отдельные фразы:

La Virgen sesta la Bandoentre cortine у cortinalos cabellos son de orolos peines de plata fina[16].

Дальше провал в памяти. У меня впечатление, что я переврала слова. Да это и не имеет никакого значения, я ведь их все равно не понимаю, кроме разве что последней строчки:

por des а Dios nacido[17].

Думаю, это означает: «Потому что родился бог». Но у Мануэлы это звучит как любовная песня. Большинство людей улыбается, только когда на них смотришь. Бывало, я неслышно подходила к ней и с изумлением обнаруживала на ее лице все то же выражение удовлетворенности.

Для нее жизнь прекрасна. И вообще, все прекрасно, лучше некуда. Она с удовольствием занимается любовью с моим братом всякий раз, когда он приходит к ней в комнату. И с таким же удовольствием отдалась моему отцу, уверена, только потому, что он сунул ей записку, в которой назначил свидание у метро.

Есть у нее, должно быть, и другие любовники, которых она находит «У Эрнандеса» на танцах, где бывает каждую среду.

У меня тоже было несколько любовников, но я не веселилась все дни напролет. Даже напротив. И притом сохраняла трезвость: понимала, что ничуть не влюблена, а просто хочу доказать себе, что могу быть притягательной для мужчин. То был период, когда я считала себя нескладной и уродливой.

Жиль Ропар был последним таким любовником; кажется, он все понял и был со мной необыкновенно нежен.

А сейчас я даже не задумываюсь, уродлива я или нет. Да и не такая уж я дурнушка. Может быть, правильней сказать, что у меня неэффектная внешность. Да, лицом я не удалась, одеваться не умею. Пожалуй, лучше всего выгляжу в медицинском халате, в особенности летом, когда под белым нейлоном на мне почти ничего нет.

У меня красивое тело, особенно грудь, и мужчины, с которыми я спала, поражались, увидев меня обнаженной.

Интересно, у мамы тоже было красивое тело? Сейчас-то от нее ничего не осталось. Мама похудела — кожа да кости, — горбится, плечи у нее сведены, словно она все время ждет, что ее ударят.

Я слишком много думаю о маме. Мне кажется, я сужу о ней совершенно беспристрастно, а в то же время чувствую: между нами есть какая-то незримая связь. К примеру, я говорю себе, что могла бы стать такой же, как она. Не думаю, что если бы я вышла замуж, то смогла бы отдать всю себя семье.

Я люблю детей. И порой, когда думаю, что у меня их не будет, мне становится грустно. Но на самом-то деле у меня не хватило бы на них терпения.

Даже на ребенка от Шимека. Я уже думала об этом. Хотела даже сказать ему. Но это было бы ошибкой. Посвятить себя я могу только одному человеку и выбор сделала раз и навсегда.

Я ведь даже не боюсь, что он бросит меня, но вовсе не потому, что переоцениваю себя. В его жизни я занимаю очень небольшое место отдушины среди работы, но отдушины, без которой ему не обойтись.

Иногда он с непонятной улыбкой гладит мне волосы.

— Зверек мой маленький…

И кажется, я чувствую, что он хочет сказать. Я есть, но меня как бы нет. Почти не видно. Я ничего не прошу. Однако я всегда рядом, всегда под рукой. И он это знает и все пытается понять мое чувство к нему.

Я не мечтаю стать его женой. Он настолько выше меня, что я даже не пробую судить о нем или постичь его.

Он существует, и этого достаточно. И если бы ему пришла фантазия переспать с другой лаборанткой, я не разозлилась бы, даже, наверно, была бы счастлива за него, при условии, что он ко мне вернется.

Разве монахини осуждают своего бога и ревнуют его к другим верующим?

Но скажи я такое кому-нибудь, меня примут за экзальтированную дуру, истеричку, хотя для меня все это само собой разумеется и совершенно естественно. Пожалуй, только добряк Ропар и понимает меня.

Вообще-то редко бывает, чтобы я так долго думала о себе. В этом нет ни капли нарциссизма. Я ведь, несмотря ни на что, тоже Ле Клоанек, и все, что уже почти неделю происходит в нашем доме, огорчает меня не меньше, чем остальных. Я пытаюсь определить свою позицию по отношению к ним, понять, как они влияют на меня.

Хватит, надо браться за работу. В широкие окна светит солнце, и почти все животные дремлют в клетках.

Чуть ли не всю вторую половину дня профессор провел у себя в кабинете, диктуя секретарше письма и разные деловые бумаги. В начале шестого вышел и направился в маленькую лабораторию в глубине коридора, которая сейчас больше всего интересует его. Мне и еще одной лаборантке, лучше всех умеющей обращаться с собаками, он знаком приказал следовать за ним.

— Давайте Жозефа.