Три круга Достоевского

Интуиция — не дар бога. Это естественная способность про­никать в суть явлений через бессознательное. Мышкин не потому сразу узнал дом Рогожина, что обладал чем-то сверхъестествен­ным, а потому, что глубоко проник в суть Рогожина и чувство­вал связь между „внутренним миром человека и миром вещей, которыми человек себя окружает. «Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я так заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно» [8, 172]. Объяснить князь не может. Но это не бред.

Бессознательное не мистично, а просто труднодоступно и по­ка еще труднообъяснимо. Достоевский не отрицает права науки войти в мир бессознательного. Более того, он считает вхождение в этот мир прямой обязанностью науки. Наука не имеет права отмахиваться от проблем бессознательного, она должна разру­шить мистические предрассудки. Но она этого не делает. И писа-терь говорит: «Слишком уж высокомерно и предвзято смотрит она в наш век на иные предметы. Если б, например, наука добилась того, что дар пророчества есть дело естественное, хотя бы и не­нормальное, болезненное, но свойственное организации человека, тогда, думаю, было бы чрезвычайно много разом порешено» [ЛН, 86, 70].

Достоевский, как видно отсюда, выступает не против науки (о чем у нас говорили), а против околонауки, сторонящейся сложных проблем. Она просто может заявить, что пророчество не существут. И точка. Или что оно удел больных. Но, по Досто­евскому, это не довод. Об этом говорил еще Свидригайлов. А через него автор.

По Достоевскому, просто бессознательное лучше проявляется в болезненном состоянии человека. И тут возникает вопрос: что есть болезнь, а что есть здоровье? Болен ли человек, восприни­мающий эти явления, или наоборот, он более здоров, чем тот, что ничего не воспринимает? Кто идиот-то?

Требовать от писателя ответа на эти вопросы нельзя. Он их ставит, а ответят пусть специалисты. Но отчасти Достоевский от­вечает. Его идиоты — это видящие дальше других люди. И не является ли расстройство разума, временное расстройство, бла­гом (не для человека, а для общества), ибо способствует проник­новению в такие глубины человека, которые закрыты для «нор­мальных».

Сам Достоевский писал: «О том, кто здоров и кто сумасшед­ший. Ответ критикам» [ЛН, 83, 289]. Или: «Да моя болезнен­ность здоровее вашего здоровья» [ЛН, 83, 420].

Действительно, пример самого Достоевского, страдающего эпилепсией, не позволяет нам просто отмахнуться от проблемы. Ибо именно этот писатель смог проникнуть в такие глубины че­ловека, какие для остальных писателей мира оказались просто не­доступными.

Не приняли ли мы отклонение за норму, а норму за отклоне­ние? Для Достоевского этот вопрос серьезен, он не решен для него. Но писателю ясна его значимость и поверхностность его решения современниками.

Одно для Достоевского несомненно: человек культуры не всегда лучше человека природы. Ибо культура внесла в человека не только положительное. Вместе с нею человек утерял способ­ность видеть вещи и явления в их первозданности. Мир вывер­нут наизнанку: добро признается злом, зло — добром, безнравст­венность считается нравственностью и наоборот; мысли лишен­ные призывают мыслить и тут же давят всякую мысль в заро­дыше.

В мир культуры Достоевский помещает в одном из своих ро­манов человека природы, князя Мышкина. Первая реакция мира вывернутости — объявление Мышкина идиотом. Фактически же идиотами были они, Мышкина окружающие. Позднее герой был ими доведен до истинного идиотизма. Идиотически сильная, непо­колебимая действительность нечтолько объявляет идиотами, но и делает ими. И уже безвозвратно. Этот климат не для мышкиных. Он лишь для тех, кто и себя сумел вывернуть наизнанку в угоду вывернутой действительности. Эти чувствуют себя хорошо, считая себя и мир, их окружающий, нормой.

Живущие в затхлости не чувствуют затхлости. Чтоб ощутить, надо хотя бы на время выйти за ее пределы. Это не всем дано. Иные обречены на вечно неизменный климат. И они-то, других миров не знающие, считают, что их атмосфера самая свежая. Только человек, явившийся из мира другого, способен открыть ненормальность. Но поймут ли они-то, ничего другого не видев­шие, убежденные другими и других убеждающие, что их среда — идеал? Мышкина не поняли.

Вот они-то, неспособные «светло, невинно, даже, можно ска­зать, пастушески» смотреть на мир, и устанавливают: кто нор­мальный и кто идиот. В свою пользу.

Зтот-то мир и упростил человека. Мир культуры, мир новый. Новизна его проявляется в утере нравственных ценностей.