Три лица Януса

Вернер фон Шлиден понимал, что вовсе не дело валяться сейчас в зоопарке, он должен быть там, где решится судьба Кенигсберга и тех, кто войдет в него с боем, с оружием в руках, но силы совсем оставили его, и Янус решил отлежаться, он знал, что хоть какой-то отдых — лучшее средство от контузии, лекарствами ее не вылечишь, тут главный лекарь — время.

Порою Вернер фон Шлиден впадал в забытье, и тогда виделось ему в искаженном подсознанием обличье все то, что испытал он в последние часы и дни.

Однажды Янусу вдруг явственно показалось, что лежит он в московской квартире на стареньком кожаном диване их гостиной, укрытый белой буркой, ее подарили Арвиду Вилксу дагестанские друзья.

Дверь в гостиную отворилась, и в комнату вошли Ахмед, отец Сиражутдина, и мать его, молодая и красивая Муслимат.

Янус хотел подняться с дивана, но Ахмед поднял предостерегающе руку, а мать быстро приблизилась к сыну, положила руку ему на голову.

— Лежи, лежи, сынок… Ты болен, тебе нельзя вставать. Лежи…

Она села у изголовья сына и ласково посмотрела на него, улыбнулась. Ахмед не садился, он стоял позади жены, суровый и строгий, хотя и пытался как-то смягчить неловкой улыбкой свое мужественное лицо воина.

— Какой ты уже взрослый, Сиражутдин, — сказала мать. — А я помню тебя только маленьким мальчиком.

— Взрослый-то он взрослый, — заметил как бы в шутку Ахмед, — а вот усов у джигита нет…

— Перед тем как отправить меня на задание, отец, мне сказали, что усы лучше сбрить, — ответил Сиражутдин.

— Ну если так нужно для твоей работы…

— Нужно, отец. Немцы не носят наших усов, а я ведь должен походить на одного из них.

— Трудная у тебя доля, сынок, — вздохнула Муслимат. Но что поделаешь — идет такая война… И как ты похож на своего отца, Сиражутдин.

— А мне дядя Арвид всегда говорил, что я похож на тебя, — улыбнулся Янус.

— Нет-нет, ты вылитый отец, сынок!

— О пустом говоришь, женщина, — остановил жену Ахмед. — Дай поговорить джигитам о деле. Ты хорошо держишься в седле, Сиражутдин?

— В седле? Ну разве что в мотоциклетном…

— А конь у тебя есть?

— Нет у меня коня, отец.

— Жаль, что у тебя нет коня… Ты помнишь моего Сокола, Муслимат?

— Ах, какой был конь у тебя, Ахмед! — воскликнула мать Сиражутдина. — На нем ты увез меня тогда из аула. Помнишь?

— Как не помнить?! Твоя мать, Сиражутдин, была самой красивой девушкой в округе, за нее запросили большой калым, а у меня всего богатства — конь Сокол, кинжал и клинок моего прадеда. А мы любили с Муслимат друг друга… И тогда я ночью увез ее.

— Ты настоящий мужчина, отец! А что стало потом с твоим Соколом?

— Его убили во время атаки. Там, в Араканском ущелье… Ты ведь знаешь про тот бой, сынок.

— Да, мне все рассказал Арвид Янович Вилкс, — сказал Сиражутдин.

— Почитай его, как родного отца, — сказал Ахмед. — Он был моим лучшим другом, этот Арвид из далекой Латвии, мой названый брат. Он поступил и по нашим дагестанским законам — взял к себе в дом сына погибшего брата, — и по велению совести человеческой. Почитай его, Сиражутдин, и не подведи Арвида Вилкса.

— Постараюсь, отец.

— Ты старайся, сынок, — заговорила снова Муслимат, — но и себя береги. Помни: род твоего отца заканчивается на тебе. А ведь ты не успел еще порадовать нас внуком…

Она поднялась и стала медленно отходить от сына, не отводя от него глаз.

Потом Муслимат достала белый платок — «Тот самый!» — мелькнуло в сознании Януса — и махнула им, прощаясь.

— Береги себя, сынок, береги! — послышался снова умоляющий шепот матери, и Вернер фон Шлиден очнулся.

Он попытался встать, уже поднялся на колени, но кружилась голова, майор почувствовал тошноту и, боясь потерять сознание, снова лег.

Неизвестно, как развивались бы события дальше — перестрелка уже началась, а двигаться Вернер мог с трудом, если бы не увидел он плечистую фигуру и светлые волосы из-под фуражки оберштурмбанфюрера Хорста.

— Хорст! — крикнул фон Шлиден. — Хорст!

— Вернер, что вы делаете здесь?

Оберштурмбанфюрер наклонился над ним и сильным рывком помог подняться на ноги.

— Идти можете?

— Попробую, Вилли.

Хорст подозвал обер-лейтенанта и, сунув под нос ему какую-то бумагу, приказал выделить двух солдат для господина майора. Тот, проворчав о своих собственных раненых, повиновался.

Вернер обнял за плечи двух дряхлых фольксштурмистов, боязливо поглядывавших на рослого Хорста, который требовал пошевеливаться. И скоро Янус почувствовал, что силы почти вернулись к нему. Но Вернер продолжал держаться за плечи солдат, решив, что беспомощным ему быть пока удобнее.

Артиллерия в этом районе перестала работать: русские опасались задеть своих солдат, которые проникли уже в эти кварталы и вели уличные бои. Вокруг раздавались взрывы гранат, треск пулеметных очередей и вяканье автоматов.

Им явно везло. У самого оврага майор и оберштурмбанфюрер нарвались на эсэсовский заслон, но Хорст и здесь произнес «петушиное слово». Эсэсовцы помогли Вернеру перебраться через овраг, а фольксштурмистов погнали обратно в глубь зоопарка.