Три льва

— Пора, — посмотрел на часы Собесский и махнул рукой. Загремели литавры, зазвучали медью трубы. С громким боевым кличем в атаку на вал пошли пехота и кавалерия. В первых рядах бежали наемные солдаты датчанина Денмарка. Этот не по-северному темпераментный и чисто по-южному холеричный полковник первым достиг рва. По нему ударили залпом тюфяков турецкие спаги, но рослые солдаты Денмарка отвечали своими залпами, строились, смыкая ряды в тех местах, где падали убитые, и вновь шли вперед. Турки усилили огонь, стоять под их пулями не было никакой возможности. Вот упал и сам Денмарк, его потащили в сторону два солдата, остальные, пригибаясь, также стали отходить. Но тут со шпагой и почему-то со шляпой в руке появился Кристоф де Боан. Этот бельгиец не в пример Денмарку являл собой пример хладнокровия и нордизма. Он словно на параде прошел, отвешивая непонятно кому поклоны, и достиг вала, подбадривая и увлекая за собой стушевавшихся было солдат раненого Денмарка. Солдаты-фашинисты активно забрасывали ров соломенными фашинами. Вот ров уже сровнялся с землей. По хрустящим под сапогами фашинам пехотинцы ринулись на вал. К ним присоединились драгуны. Турецкие тюфенкчи, не столь отважные, как янычары, защищавшие ворота в табор, отчаянно отстреливались, падая один за другим под пулями атакующих, и уже начали отступать, одни медленно пятясь, другие быстро убегая. Лановая польская пехота Кобылецкого, Дебровского и Петрковчика поддержала атаку наемников и драгун с трех сторон. Дым, крики, выстрелы и люди — все смешалось в единую кучу. Гусейн-паша, понимая, что сейчас враг ворвется в его лагерь, бросил для обороны ворот и ясской дороги всю свою личную гвардию — отборных янычар. Бой закипел с новой ожесточенной силой. Турок здесь скопилось, кажется, вдвое больше, чем атакующих. Бой перешел в ту стадию, когда его можно было уже называть дракой, ибо люди бились чем попало: оружием, руками, ногами…

— Когда же? — сдерживал своего коня, недовольно поворачивался в сторону Собесского Кмитич. Тень на лицо оршанского полковника отбрасывал широкий наносник шлема. За его спиной также нетерпеливо сдерживали своих коней его гусары-лютичи.

— Погоди! Еще чуть-чуть! — отвечал Собесский с побелевшим лицом.

— Черт бы тебя побрал! — ругался Кмитич. — Мы еще вчера могли захватить вал, если бы не твой странный приказ отходить! Чего ждать сейчас? Нужно чуть-чуть дожать их!

Руки Собесского дрожали. Он понимал, что наступает переломный момент, что в самом деле можно ворваться в табор и тогда… И тогда либо пан, либо пропал… У турок людей не меньше, а он, Собесский, как самый здесь старший не имел права рисковать. Хотел, но не имел такого права…

— Ну, мало нас! Не можем мы всех бросать в бой! — почти с мольбой повернул к Кмитичу побелевшее лицо коронный гетман. — Еще сам город впереди! Надо закрепиться на валах и все на сегодня!..

А в это время к коронному гетману подбегали вестовые, докладывая один за другим:

— Пан Мотовило на валах!

— Пан де Боан на валах!

— Пан Вельский на валах!

— Закрепиться! Дальше не идти! — приказывал гетман…

Темнота наступила быстро. Вроде только-только был день, и вот… Ночью решили приостановить атаку на табор, но туркам этого знать было не обязательно. В течение всей ночи по лагерю и стенам Хотина лупили пушки и били петарды, пока пехота и конница Речи Посполитой отдыхала перед утренним штурмом. Турки же не спали, бегали вдоль стен крепости, готовились к обороне, отчаянно отстреливались, тушили то и дело вспыхивающие пожары…

«Ветер… Вызывай ветер… Он твой союзник…» Кмитич все еще вспоминал слова Елены из своего последнего сна. И вдруг его осенило! «Веревка с тремя узлами! Ведь точно так же Елена вызвала ветер и приостановила в пути карателей Чернова! Ведьма… Верно говорил мне Сичко, ведьма и есть. И вот теперь эта ведьма предлагает мне вызвать ветер. Зачем? Да затем, что турки, люди южные, околеют за ночь!» Кмитич сел у лафета пушки, схватившись за голову обеими руками. Боже! Но как? Ведь он не ведьмар!

«Верно, не ведьмар, — лихорадочно думал Кмитич, — но ведь что-то мне от деда Филона передалось! Ведь приостановил я время, когда мне в упор послали пулю люди Лисовского! Ведь получилось! А прабабушка Фекла? Ведь она умела вызывать ветер и видения на воде. Может, и у меня получится? Надо попробовать. Хуже не будет. Нужна веревка и три узла на ней. Дальше буду думать…»

Кмитич удалился в свою палатку, выгнал оттуда двух солдат, накинул на голову волчью шкуру, что носили все его гусары, завязал три узла на веревке и стал расширенными глазами смотреть на них. Что дальше? «Дальше надо просто расслабиться и делать то, что подсказывает сердце, но не ум», — так решил Кмитич. Он закрыл глаза. Какой-то вихрь из непонятных образов, мыслей, вспышек. «Нет, так ничего не получится. Надо просто успокоиться…»