Три лжедмитрия. Самозванцы на царском троне

Если верить Буссову, по возвращении в Москву Лжедмитрий I узнал, что во время игры предатели готовились прикончить немцев вместе с самозванцем. Чтобы оправдать кровопролитие, заговорщики будто бы собирались объявить, что немцы и поляки сами намеревались истребить в Вяземах всех князей и бояр. После смерти Расстриги такое обвинение действительно было выдвинуто московскими властями, опубликовавшими показания Бучинских.

Если верить братьям Бучинским, «Дмитрий» подумывал о расправе с боярами и обсуждал с ближайшими советниками последствия такого шага. Самозванец чувствовал надвигавшуюся смертельную опасность и в присутствии секретарей говорил Константину Вишневецкому: «…начальное де дело то, что бояр побита, а не побить деи бояр, и мне де самому от них быть убиту». В угоду царю Василию Шуйскому Бучинские снабдили свой рассказ фантастическими подробностями. «Вор» будто бы намеревался истребить всех бояр, а равно и дворян. Противореча самому себе, Ян Бучинский признал, что Расстрига намеревался убить «бояр, которые здесь владеют, 20 человек». Гонениям подверглось бы от половины до трети членов Боярской думы. Бывших «воровских» бояр и прочих верных людей репрессии, конечно, не должны были коснуться. Непосредственное руководство казнями должны были осуществить поляки, что и вовсе неправдоподобно. Так, Шуйских должны были убить капитан Домарацкий, пан Тарло и Стадницкие.

Бучинские признали, что советники, обсуждавшие этот вопрос, в принципе согласились с мнением царя: «И они де Бучинские молыли: великое то дело надобе начати да и совершити; а только не совершитца, ино самим нам будет худо». Лжедмитрий на это заметил: «Верьте де мне однолично, что то совершитца».

По-видимому, в окружении царя вопрос о казни бояр обсуждался, но в самой общей форме. Утверждение, будто избиение было назначено на 18 мая, понадобилось Шуйским для того, чтобы доказать, что переворот 17 мая был актом обороны. В действительности царь в конце мая намеревался выступить в Крымский поход. Начинать поход с казни главных воевод было бы безумием.

Финансовый крах

Самозванцу пришлось потратить огромные суммы на жалованье членам думы, Государева двора и уездным дворянам. По традиции государи при восшествии на трон жаловали дворянам двойное или даже тройное жалованье. Секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский с похвалой отзывался о его щедрости к дворянам. По его словам, «служивым, кто имел десять рублей жалованья, дано 20, а кто тысячю, две дано». Названный секретарем десятирублевый оклад положен был многим членам Государева двора, а тысячный оклад – боярам и думным людям. Членов думы было более 70, членов двора – до 2000. Выдача двойных окладов должна была опустошить казну.

С помощью членов Канцелярии самозванец переправил деньги в Речь Посполитую. По заявлению русских дипломатов, Расстрига отослал в Польшу «деньгами, и золотыми, и ефимками, и судами серебреными, и собольми, и всякою мяхкою рухлядью больше 500 000 рублев», а потом в Москве пожаловал Мнишеку деньгами и рухлядью еще 300 000 рублей, истратив, таким образом, 800 000 рублей, или 2 400 000 злотых. Обличая «вора», дума, по всей вероятности, преувеличила цифры. Из Дневника слуги Мнишеков следует, что в Москве сенатор получил 100 000 злотых, которые он должен был отправить в Польшу для оплаты неотложных долгов.

В том же Дневнике значится, что Бучинский привез пану Юрию в Краков 300 000 злотых, а другой гонец – еще 50 000 для брата царской невесты. Однако сам Бучинский засвидетельствовал, что обнаружил в привезенном обозе всего 200 000 злотых: «В мешках много недоставало и вместо денег вздором (узорочьем? – Р.С.

) наполнено». Пример наглядно показывает, как московские чиновники распоряжались казенными деньгами и как исполняли приказы самозванца. Лжецарь пускал деньги на ветер, и немалая их часть была попросту разворована его советниками и приказными.

Чтобы оценить масштабы трат «вора», надо вспомнить, что Иван Грозный истратил 100 000 рублей из земской казны на учреждение опричнины.

Для оплаты долгов самозванец использовал драгоценности из древней царской сокровищницы. По подсчетам голландского купца Исаака Массы, цена отправленных в Речь Посполитую сокровищ составляла 784 568 флоринов, или 130 761 рубль.

Слуга Мнишека отметил в Дневнике, что по приезде в Москву в апреле Марина получила от жениха шкатулку с драгоценностями, цена которых (как говорили) достигала 500 000 рублей, или полутора миллиона злотых. Ссылка на молву заставляет усомниться в достоверности означенной цены.