Три Лжедмитрия

Решительная позиция, занятая гетманом Замойским и другими сенаторами, оказала влияние на королевский двор. Сигизмунд III вынужден был отказаться от официальной поддержки самозванца и не предлагал более послать свою армию в Россию. В письмах к разным лицам король не скрывал тревоги по поводу возможной войны с царем. В то же время Сигизмунд III старался убедить сенаторов в том, что вмешательство в русские дела сулит короне огромные выгоды: «Этот важный случай послужит к добру, славе и увеличению Речи Посполитой, ибо, если бы этот Дмитрий при нашей помощи был посажен на царство, много бы выгод произошло из этого обстоятельства: и Швеция в таком случае могла быть освобождена, и инфлянты были бы успокоены…» Выдвигая на первый план заботу о Речи Посполитой, Сигизмунд III в действительности преследовал свои династические интересы. Он готов был помочь самозванцу, чтобы облегчить себе «возвращение» шведского трона.

Самым решительным сторонником немедленной войны с Россией выступил сенатор Юрий Мнишек. Гетман С. Жолкевский, наблюдавший за интригами сторонников войны, писал, что Мнишек действовал посредством лести и лжи, но особенно важна была для него помощь его родственника кардинала Б. Мациевского, имевшего в то время большой вес при дворе короля. Мнишек помог самозванцу заручиться поддержкой литовского канцлера Льва Сапеги. Канцлер во всеуслышание заявил, что «Дмитрий» очень похож на покойного царя Федора, и позже пообещал снарядить и прислать в помощь «царевичу» 2000 всадников.

Перед тем как представить королю самозванца, покровители Отрепьева организовали неловкую инсценировку.

На службе у Сапеги в течение двух лет подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший пленником в Москву в детском возрасте. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу. Петрушка («Петровский») был спешно отправлен к Вишневецкому, чтобы удостоверить личность претендента. Встреча произошла в Жаложницах, куда самозванца доставил зять Мнишека Константин Вишневецкий. По словам Мнишека, «Петровский» сразу признал московита за истинного царского сына, указав на знаки, «которые он на его теле видел». На самом деле встреча в Жаложницах едва не кончилась скандалом. При виде самозванца пан «Петровский» не нашелся что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, громогласно заявил, что узнает бывшего слугу, и уверенно стал с ним беседовать. Холоп тут же «вызнал» царевича.

Встреча в Жаложницах имела место скорее всего в конце января либо в начале февраля 1604 г. Результаты были тотчас доложены королю. В письме от 4 (14) февраля 1604 г. Сигизмунд III известил об этом Замойского, отметив, что «инфлянтец» («Петровский». — Р.С.) прислуживал царевичу Дмитрию и, более того, находился при нем, когда «совершили убийство истинного ли сына или подложного младенца».

Московские власти установили, что под именем «инфлянтца Петровского» скрывался беглый холоп Петрушка, в младенчестве увезенный сыном боярским И. Михневым из Ливонии и выросший в его тульском поместье. Когда Михнев ездил в Вильну в посольской свите, холоп бежал от него. Сапега взял Петрушку к себе взамен своего холопа, сбежавшего от него в Москве, и держал его в «худых людех». При Шуйском московские дипломаты в глаза обличали Льва Сапегу за неловкий обман. «Тебе, Льву, — говорили послы, — самому про него ведомо: служил он на Москве у сына боярского у Истомы Михнева, а звали его Петрушею, а не Юрьем Петровским… а на Угличе он николи не бывал, и царевича Дмитрия не видал, и у нас таких страдников ко государским детем не припускают».

Из Жаложниц князь Константин, не теряя времени, отвез самозванца в Самбор. Там провели новые «смотрины», о которых Мнишек рассказал следующее: «В Самборе некоторый слуга господина воеводы (Юрия Мнишека. — Р.С.), который под Псковом пойман был и, несколько лет находясь в Москве в неволе, знал его (царевича Дмитрия. — Р.С.

) еще в детстве и признал его (самозванца. — Р.С.) за того же».

При Шуйском произошло любопытное объяснение между царскими и королевскими послами. Изложив причины, побудившие короля поверить самозванцу, польские дипломаты отметили: «И для таковых всих мер, а не за свидетельством Петровского и двух чернцов (!) и хлопца пана воеводиного (Мнишека. — Р. С.) яко есте написали, склонившись веру дать тому» («Дмитрию». — Р.С.).