Три мистические истории

Подлец щелкнул пальцами. Тут же услужливые руки подали блестящий инструмент – нечто среднее между плоскогубцами и ножницами – Яйцерез. Главарь плотоядно облизнулся, помедлил… и ещё раз щелкнул пальцами. Руки исчезли вместе с инструментом. Полураздавленное яйцо Громилы благодарно всхлипнуло.

– Жора, покажи мне рисунок! – важно сказал Михал Михалыч, отходя в сторону. – Братва, пристрелите всех!

Жора преданно открыл кейс и показал икону Михал Михалычу. А чуть в стороне загромыхали пистолетные выстрелы, и полилась человеческая кровища.

8. Главная столичная помойка

– Мое имя – Валерий Клюев, – представился киллер. – И мне с вами нужно побыть ночь. И, возможно, завтрашний день.

Везде лежали груды мусора – повсюду расстилалась Главная столичная помойка. Здесь жили и живут (и будут) жить бомжи.

– Я – Профессор, – величаво молвил мужчина с бородой. – И я главный в артели. Мы не имеем гордость сердца, и поэтому гордость не имеет нас.

– Я – Фёдор, – сурово сказал мужчина без бороды. – И я живу на помойке. Но прежде это мой дом, а потом уже помойка.

– А я Тома – гражданская жена Профессора, – с достоинством произнесла женщина. – В нашем доме имеют место быть наши законы и обычаи. Они – просты, но они есть.

Зверь не издал ни звука, а добродушно повилял хвостом, улыбаясь.

– Я – Нацик, и я – фашист, – заносчиво выкрикнул лысый парень. – И у меня вопрос к тебе, Валера Клюев! Какого хрена ты сюда припёрся?!

– Заткнись, Нацик! – кротко заявил Профессор.

Бомжи сидели вокруг костра, в котелке на рогатинах булькала картошка, на травке лежали канапе с чёрной и красной икрой, протухшая лососина и свежий миндальный расстегай.

– Нацик, а знаешь, в чём разница между тобой и порядочными бомжами? – без злобы спросил Клюев.

– В чём, сволочь!?

– Да в том, что все бомжи опустошают живот один-два раза в сутки. А ты, Нацик, делаешь это каждый раз, как только открываешь рот.

Бомжи ехидно засмеялись. Зверь повалился на спинку, и от избытка чувств замахал лапами. А потом случилась драка, и Клюев сломал фашисту нос бутылкой «Пунша». Вдребезги.

– Фёдор, помоги Нацику смыть кровь и приклеить гигиенический пластырь, – исчерпал инцидент Профессор, при молчаливом одобрении коллектива. Не одобрял ситуацию только сам фашист, но его никто не спрашивал.

Профессор расчесал бороду и сказал речь, рассчитанную на Клюевское просвещение:

– Главная столичная помойка по площади не меньше Занзибара. Бомжей здесь неисчислимое число. Живут артелями, вроде как мы. Так легче и безопасней. Помойка – это конкретно бездонное дно. Можно найти всё, что угодно. От сервелата до норковой шубы, от пакетов с осмием до марсианского лунохода.

Фёдор, Тома и Зверь с любовью смотрели на Профессора. Нацик плевался в сторонке.

– В нашей жизни есть нюанс, – продолжал глава артели. – Мусоровозчик Леонид, слово которого скрижаль! Каждый день, утром и вечером, Леонид приезжает на помойку, и вываливает городской мусор. Потом забирает у бомжей находки магазинного вида, и увозит их на продажу в Столицу.

– Схема такова: мы находим здесь годный товар, а Леонид его реализует, – дополнила Тома. – Деньги пилим пятьдесят на пятьдесят.

– Кстати, можно продать через Леонида твой армейский автомат, – алчно сказал Фёдор.

– Ты знаешь слово «нюанс», Профессор, – подметил уважительно Клюев. – Ты настоящий профессор?

– Он – подлинный профессор, – подтвердил Фёдор.

– И настоящий мужчина, – добавила Тома.

Зверь согласно и церемонно кивнул.

9. Хочу в Сибирь!

– Товарищ подполковник, товарищ подполковник! Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

– Не разрешаю, Аристофан Андрюшкин!

– Почемууу!?

– Потому что я больше не подполковник! А капитан! Вчера меня понизили в звании! А ещё понизили тебя самого и моего зама Косякова.

– Для меня вы навсегда останетесь товарищем подполковником!

– О взаимности не мечтай, – поэтично вздохнул Гоголев. – Какого хрена ты орешь у меня над ухом в столь ранний час, младший лейтенант Андрюшкин?

Николай Николаевич Гоголев апатично курил сигарету – на плацу, рядом с недавно возвращенным из угона танком. Андрюшкин пытался изгнать командирскую апатию лучезарной улыбкой. Попытка осталась попыткой.

– Я пру из кабинета нашего нового командира, – развязно рассказал Аристофан. – Бегал к нему по важному делу. Хотел узнать, сколько бойцов из моего взвода он завтра потребует на тёщин огород, на прополку картошк…

– Полкан Чудачкин умотал в Столицу на дурацкое совещание, – равнодушно перебил Гоголев.

Пояснение осталось без внимания.

– Я пробыл в пустом кабинете секунду. И вот свершилось! – зазвонил телефон! По законам жанра я взял трубу… Звонил человек-полковник.

Апатия Гоголева всё-таки покинула его:

– Чувак из военной прокуратуры. Ну-ну!?..

– Моё дыхание в телефоне было принято за дыхание Чудачкина, – гордо сказал Андрюшкин. – Поэтому человек-полковник мне рассказал то, что положено знать только новому комчасти! – Аристофан эффектно подбоченился.

– Корона – это тот предмет, что хрен снимешь, один раз надев, – сделал нравоучительную ремарку Гоголев.