Три орудия смерти

– Ваше Величество, – вмешался полковник Гримм. – Я не вижу смысла в том, чтобы ходить вокруг да около. Времени у нас совсем мало, если эти заговорщики действительно собираются взорвать заложенную мину. Не понимаю, как можно отрицать то, что назвать свою цену должен сам заключенный. Я пытался добиться от него правды другими методами, которые ему, скорее всего, пришлись не по нраву. Проще говоря, я хотел его запугать. Справедливости ради отмечу, что это не сработало. Справедливости ради добавлю: когда устрашение не срабатывает, остается только подкуп. И здравый смысл подсказывает, что он сам должен назвать цену.

Премьер-министр тоже откашлялся и несколько хрипловатым голосом произнес:

– Это довольно смелое заявление, но если мистер Конрад сообщит нам, что именно он считает разумной компенсацией…

– Мне потребуется не менее десяти тысяч в год, – оборвал его Джон Конрад.

– В самом деле, – в своей обычной возбужденной манере произнес премьер-министр, – такое требование представляется мне несколько непомерным. С вашим образом жизни вы можете делать все, что вам заблагорассудится, располагая гораздо более скромными средствами.

– Вы ошибаетесь, – спокойно ответил Конрад. – Мой образ жизни требует гораздо больше средств, чем вы полагаете. Я не понимаю, как смогу занимать положение Великого Герцога Павонии с более скромными средствами.

– Великого… – начал было мистер Валенс, но его голос тоже как будто сорвался и стих.

– Совершенно очевидно, – продолжал рассудительно говорить Конрад, – я продемонстрировал бы неуважение к Его Величеству и к родословной одного из самых древних королевских домов Европы, если бы стал просить у монарха согласия на брак его племянницы с человеком, занимающим недостойное положение. А недостойным я считаю любое положение ниже Великого Герцога.

Вся остальная компания смотрела на обходительного лакея с таким же выражением, с каким король и его двор смотрели бы на обратившего их в камень Персея. Первым дар речи обрел Гримм. Он издал грубое военное ругательство, за которым последовало требование объяснить, что все это значит.

– Я не собираюсь просить вас предоставить мне официальную должность в правительстве, – задумчиво продолжал лакей. – Но было бы логично, если бы Великий Герцог, женатый на принцессе, имел возможность оказывать влияние на политику страны. Я, разумеется, буду настаивать на ряде необходимых реформ, особенно направленных на более справедливое обращение с беднотой этого города. Ваше Величество, джентльмены, если в настоящий момент вам грозит удар неизвестно откуда, который способен повергнуть вашу нацию иностранным вторжением и внутренним мятежом, то винить вам в этом следует только себя. Я выдам вам этих революционных вожаков, о которых столько говорят. Я помогу вам захватить доктора Фокуса, Себастиана и Лоэба. Возможно, даже генерала Каска. Я откажусь от своих сообщников, но не от собственных убеждений. А когда займу высокое положение, которое вы мне скоро пожалуете, смогу пообещать, что, хотя революция вам больше грозить не будет, ее заменят весьма радикальные реформы.

Премьер-министр вскочил с места, не в силах сдерживать волнение, потому что профессиональные реформаторы не любят, когда им обещают радикальные реформы.

– Ваши требования неприемлемы! – воскликнул он. – Это какая-то фантастика. Мы не собираемся все это слушать.

– Таковы мои условия, – серьезно ответил Конрад. – Я готов вернуться в тюрьму, если вы их не примете. Могу только сообщить, насколько я имею право касаться таких тем: упомянутая леди уже на все согласилась. Но я готов принять отказ от вас. После этого вернусь в тюрьму и буду ожидать вас там. А вы будете ожидать во дворце, сами не зная чего.

Наступило долгое молчание. Потом полковник Гримм очень тихо произнес:

– О, десять миллионов завывающих в аду чертей!

Сумерки медленно сгущались в затянутой гобеленами комнате. Золото старинных ковров уже поблекло, утратив тщеславный блеск и обретя величие насыщенного, но отраженного пламени. На затканных гигантскими фигурами гобеленах, у ног которых современные люди казались совсем незначительными, можно было узнать могучий силуэт Хлодвига Первого, шагающего к своей последней великой победе. Перед ним шествовали слуги с павлиньими опахалами, а позади лес мечей вздымали герцоги Павонии.

В этом зале не было ничего, что так или иначе не напоминало бы совершенно незаменимые достижения столь особенной цивилизации. Бюсты павонийских поэтов, которые могли писать только на павонийском языке, стояли в многочисленных нишах и углах комнаты. Темные отблески книжных шкафов рассказывали о богатой национальной литературе, потерю которой и представить себе было невозможно. Картины на стенах подобно открытым окнам позволяли взглянуть на далекие, но прекрасные пейзажи их родины. Даже расположившаяся перед камином собака принадлежала к породе, выведенной в местных горах.