Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия

– Давайте выпьем на брудершафт. Хотя… – он посмотрел ей прямо в глаза, – пить на брудершафт с такой женщиной лучше без посторонних глаз. А давайте сделаем так… Мы сейчас все-таки выпьем на брудершафт и перейдем на «ты», а самую сладкую часть этого ритуала оставим на потом, когда будем одни, да?

Он пошляк, мелькнуло в голове у Таты, но она кивнула. – Да.

– Наташа, ты чудо! Итак, мы теперь на «ты»? Она промолчала.

Официантка принесла мясо в горшочках, хотела опять пожелать приятного аппетита, как ее учила хозяйка, но поняла, что эти двое ее просто не услышат. Любовь, наверное, с завистью подумала девушка. А ведь женщина заметно старше. Везет некоторым…

– Наталья Павловна, нет, Наташа, Наташенька… Наталочка… Ты ешь, а то остынет…

Тата ела и не чувствовала вкуса. У нее кружилась голова, сердце билось где-то в горле. Наверное, я заболеваю. Или влюбляюсь… Только этого не надо. Нет, не надо… Но «найдет свое счастье Наташа с мужчиной по имени Паша». И он зовет меня не Татой, а Наташей… Какая удивительная гадалка, неужели все на свете предначертано, а она умеет это прочесть? И я действительно нашла свое счастье? Но он же мне не нравится! Нет, я сама себе вру, – нравится, еще как нравится! Вон глаза какие… аквамарин. Ох, у меня же есть мамино кольцо с аквамарином, точь-в-точь такого цвета. Почему я его не ношу? Надо найти. Камень красивый… Господи, отчего мне так тревожно, даже страшновато? А может, так всегда бывает, когда находишь свое счастье?

– Наташа, Наташенька, что с тобой? Ты отморозилась?

– Что? – очнулась она, услышав это ненавистное словечко, которое прозвучало таким диссонансом. Неужели он сам этого не слышит?

– Да-да, я что-то не очень хорошо себя чувствую… – пролепетала Тата.

– Неправда, – ласково улыбнулся Гущин. – Ты просто борешься с собой, со своими желаниями. Не нужно, желаниям лучше потакать, тем более таким естественным, – жарко прошептал он.

А для Таты эти слова были как холодный душ.

– Павел Арсеньевич, о чем вы говорите!

– Ты…

– Знаете, я не могу так быстро. Просто воспитана иначе. Мне трудно переходить на «ты». – Она словно протрезвела и уже держала себя в руках.

Гущин был явно очень недоволен:

– Тяжело с тобой, Наташа… Но я не привык отступать перед трудностями…

– Это штамп, – вырвалось у нее.

– Что? – не понял он.

– Да нет, ничего, извините, просто я невольно редактирую каждое слово. Профессиональная болезнь…

А вот это стало ледяным душем для него. Что-то похожее на испуг промелькнуло в его глазах. Они сделались холодными, чужими.

– Не надо, Наташенька, не надо. Забудь о том, что мы связаны профессиональными отношениями, просто отбрось это. Я не желаю все время помнить, что ты мой редактор. Мне это тяжело… Ты меня сводишь с ума как женщина, что гораздо важнее. И ты увидишь, я это докажу…

– Господи, я не требую от вас никаких доказательств.

– Ты прочитала по второму разу «Дурную славу»? – вдруг жестко спросил он.

– Нет еще. На меня свалилась неожиданная верстка, заболела моя коллега, и пришлось…

– Ничего страшного, я просто поинтересовался.

Но Тата вдруг испугалась. Сейчас перед ней сидел совсем другой человек. Такой и убить может, подумала она, и даже появилось ощущение, будто он ищет предлог, чтобы поскорее завершить свидание. Она решила его опередить:

– Павел Арсеньевич, простите, что, возможно, нарушаю ваши планы, но я, пожалуй, пойду… Спасибо за приятный вечер.

– Да бросьте вы ваши штучки! – неожиданно взорвался он. – Что вы мне глаза колете хорошим воспитанием? Цирлих-манирлих! Скажите просто, что я чем-то вам не угодил. Интересно только знать чем?

– Вероятно, именно отсутствием хорошего воспитания! – ледяным тоном произнесла она и встала.

– Наташа, прости, прости меня!

– Нет, это вы простите меня, Павел Арсеньевич. Будем считать, что никаких разговоров не было.

Она выхватила из сумки сторублевую бумажку.

– Вот, этого, вероятно, мало, но у меня больше нет. – Она швырнула купюру на стол.

Гущин побелел:

– Вы что, с ума сошли? Вы меня оскорбляете. Тата сорвала с вешалки пальто.

– Наташа, постой, так нельзя! – Он отнял у нее пальто. – Что с нами случилось? Куда ты бежишь? Что за ерунда? Сядь, приди в себя, забери свои дурацкие деньги. Вот, выпей воды… Ну что за чепуха… Прости меня, это все нервы. Мне показалось, что мы уже настроились на одну волну, и вдруг какие-то дурацкие помехи… Ну не сердись, приди в себя. Давай лучше выпьем еще по рюмочке. Ну что, мир?

– Мир, – нехотя кивнула Тата.

В самом деле, все вышло на редкость глупо. Это я от неопытности. Или от желания любви… Старая дура!

Гущин пытался вернуть утраченное настроение, но ничего не получалось. Посидели еще полчаса, и он проводил ее до дома. По дороге они почти все время молчали. Он сжимал ее руку, но сейчас это не производило на Тату впечатления.

– Спасибо, Павел Арсеньевич, и извините, если что не так…

– Извиню, конечно, но все было не так. И я сам виноват. Ну ничего, лиха беда начало.

– До свиданья.

– До свиданья, Наташа.