Три повести

…Алеша с парохода поднялся по крутому берегу к школе. Аниська жила в доме при школе. Три года он не видел ее, заменившую ему сестру, и за три этих года оба они стали взрослыми. Как-то именно в эту пору отошло назад детство, и юность заступила ее место. Теперь Аниська окончила педагогический техникум и стала учительницей. Что потянуло ее сюда, на Амур, далеко от города и железной дороги, в глухое стойбище? Была она в памяти той же незадумчивой проворной Аниськой, с которой вместе гребли на реке, ходили собирать клюкву и голубику и делили все детские обиды и радости… Теперь такие же дети, какими были еще недавно они сами, окружали Аниську, и это больше всего говорило о том, что детство далеко позади.

Он никогда не был раньше в стойбище. Дома поднимались в гору, и возле каждого дома стоял амбар на сваях. В амбарах хранились припасы и снаряжение охотников. Сваи предохраняли амбары от грызунов и воды. На сваи некоторых амбаров надеты были жестянки из-под керосина. Если мышь взбиралась по свае, она соскальзывала с жести и падала на землю. Пласты разделанной юколы валялись на вешалах. Лучшие части рыбы предназначались для людей, головы и хребты — для собак. Возле каждого дома лежали собаки. Они лежали спокойно и не лаяли на проходящего. У них были другие обязанности — собаки служили помощниками охотнику в его кочевой трудной жизни. Алеша заглянул в одно жилище. Мужчин в доме не было. Старуха сидела в стороне, курила трубку и перебирала на большом берестяном блюде кисти проса — буды. В стороне молодая женщина трудилась над разостланным листом бересты. Двое детей играли на полу. В котле над очагом дымилась вода, готовая для проса. Старуха продолжала перебирать просо и даже не взглянула на вошедшего. Если человек вошел в дом, значит, у него есть дело и он сам скажет, что ему надо.

— Как пройти в школу? — спросил он.

Старуха не торопилась с ответом, и он успел осмотреть жилище. Несколько сундуков стояло у стены, на них лежали аккуратно сложенные ватные одеяла. Кроме сундуков в доме стояло еще много берестяных коробок с вырезанными на них узорами, делать которые были мастерицы женщины. Вдоль стен всего жилища шли теплые каны, служившие для сидения и для спанья: дымоход от очага был проведен под ними. Но Алешу больше всего заинтересовала работа женщины над листом бересты. Женщина была очень молода, с двумя блестящими черными косами, туго скрученными. Острым узким ножом она быстро вырезала рисунок на сложенном вчетверо листе бересты, и в легких и уверенных линиях можно было уловить очертания каких-то фантастических птиц и рыб. По временам она нажимала подбородком на нож, и это определяло изгиб крыла или клюва. Потом женщина расправила бересту, смахнула вырезанные частицы, и непонятный сначала рисунок, повторенный четырежды, ожил. Птицы, похожие на петухов, сидели клювами друг к дружке, и две узорчатые рыбы под ними закругляли свои двойные хвосты. Все это было обвито рамкой из листьев и завитков, сплетавшихся в стройный, выверенный глазом орнамент.

В зыбке заплакал ребенок, и женщина оторвалась от работы и показала Алеше в раскрытую дверь на дом, который стоял выше всех.

— Вот школа, — сказала она, словно он только что задал ей вопрос.

…Три года прошло с той поры, когда он в последний раз видел Аниську. Вот он снова сидит перед ней и смотрит в ее повзрослевшие серые глаза. Только нос у нее все такой же веснушчатый, как в детстве, — смешливый и любопытствующий нос, по которому любил он легонько щелкнуть, да мелкие белые зубы, разгрызавшие самые тугие орехи.

— Вот уж не ждала тебя, Алеша, — сказала она. — Да какой здоровый ты стал…

И она улыбнулась по-давнему, совсем так, как улыбалась когда-то, веселая и смешливая, готовая прыснуть по любому поводу. Однако сейчас же согнала эту несвоевременную улыбку, неподходящую для учительницы.

— Я все думала домой летом съездить, да никак не получалось, — сказала она. — Мы тут взялись организовать женскую секцию, пришлось большую работу провести среди женщин.

— Ты что же, или надолго забралась сюда?

— Надолго, Леша, — ответила она.

Детское выражение ее лица сгладилось, и серые глаза стали сосредоточенны.

— Работы здесь много, непочатый край. Я скажу тебе, что́ меня сюда потянуло. Видишь ли, в техникуме я много прочла об истории нанайского народа. История эта невеселая, и даже названия-то настоящего народа до сих пор не было: звали их и ходзенами, и тазами, и гольдами… каждый на свой лад. Это маленький, но мужественный и способный народ. И охотники замечательные, и природу умеют читать, как книгу, и художники большие… — Он вспомнил, как появлялись крылатые птицы из-под ножа художницы. — А вся их история — это вымирание сплошь. У меня есть тут таблицы… могу показать. Вот гляди: в Хабаровском районе за семнадцать лет по тысяча девятьсот пятнадцатый год вымерло двадцать четыре процента, в Никольско-Уссурийском — семьдесят восемь и в Николаевском районе — девяносто один… Девяносто один, можешь это понять? Все племя вымирало… а ведь, наверное, этому племени тысяча лет!