Три повести

— Не надо, — останавливал он меня. — Я уже в том возрасте, когда имею право исповедовать молодых. Почти что папа римский. Так вот: вы юны, вам требуется общество. А где оно? Есть оно у вас? Успело ли оно образоваться вокруг вас? Вы скажете: это ни к чему. Нет, это важно! Когда меня послали в эту школу, я сказал себе: это на всю жизнь. И так как к тому времени я достиг зрелости, то начал подумывать о семье, а иначе пришлось бы уезжать. Рано или поздно, но уезжать! Следовало пустить корни. И я их пустил. И не жалею об этом!.. Извините, может, такая откровенность вас коробит?

Я сказала, что, напротив, такая откровенность очень мне приятна. Так это и было на самом деле.

— Ну, вот гляжу я на вас, как на дочь, и думаю: как бы ни были вы заняты, а все же выпадают у вас свободные минуты. Что вы делаете в эти минутки? Скучаете?..

— Не сказала бы… — протянула я не очень-то уверенно.

— Скажите мне, но только честно…

— Обещаю.

Он круто повернулся ко мне, и мы оказались очень Слизко, глаза в глаза.

— Наталья Андреевна, надолго вы приехали в Дубовую Рощу?

Вопрос серьезный. Что ответить?

— Если я работаю здесь…

— Нет, нет! Не говорите мне ни о приказах министерства, ни о долге перед государством. Я знаю, что вы сами предпочли эту глушь. Скажите мне о своих мыслях. О своем сердце. Что оно вам подсказывает? Что велит теперь, когда вы пригляделись к нашей жизни в горах?

— Я думаю продолжать работать…

— Как долго?

— Сколько нужно. Мне здесь пока что интересно.

Он нетерпеливо взмахнул рукой и, словно нечаянно, схватился за ус.

— А как долго продлится это «сколько нужно»? И что значит «пока что»? По закону вам положено отработать три года. В продолжение этих трех лет вы, стало быть, будете вести не очень легкий… я бы сказал, тяжелый образ жизни. За эти три года вы обзаведетесь семьей? Нет? Значит, все время вы будете учить ребят не по велению сердца, а по необходимости. А потом уедете в Ростов. Или в Сухуми. Да?

— Как вам сказать?

— Откровенно.

Я растерялась. Сказать, что посвящу всю свою жизнь служению этому селу, о существовании которого я ничегошеньки не знала еще два месяца назад, — значит покривить душой. Короче говоря, я поняла, что у меня нет очень ясной, очень твердой жизненной программы.

— Так, так! — продолжал старый учитель, довольный тем, что припер меня к стене, и даже с удовольствием наблюдая, как я беспомощно трепыхаюсь в расставленных им сетях. — Надо кончать разговор — сейчас звонок. Так вот мой совет: глубоко уясните себе, чего вы хотите в жизни. Потратьте на это несколько ночей. Игра, как говорится, стоит свеч. И когда вы получше разберетесь во всем, мы еще раз побеседуем. Хорошо?

Я поблагодарила его.

Мы пошли в классы. Половицы поскрипывали подо мною противно-препротивно, точно напоминая о несовершенствах каштанового дома.

В эту ночь долго сидела на крыльце. Хозяйка давно уже спала. Ее сын гулял где-то на свадьбе.

Небо изогнулось дугой, безоблачно-безмятежное. Сияла огромная луна. И я мысленно летела к ней — туда, к морю Спокойствия и морю Ясности. Это где-то там прилунилась наша ракета. Прилунилась! Вот и новое слово. Удивительно!..

Хорошо ей, ракете, спокойно лежать между морем Спокойствия и морем Ясности. А каково мне на Земле? Надо найти решение, казалось бы, простейших вопросов. Например: надолго ли приехала я сюда, в эти горы?

И я честно говорю: не знаю.

И в этом вся беда!

Буду сидеть на крыльце и думать.

Зеленое небо наверху.

Черные горы под ним. Они окружают меня так плотно, словно не желают выпустить отсюда.

И вдруг этот крик: «Айрума! Айрума! Айрума!»

Шанафу мешают только медведи. Его беспокоят только они. Счастливый человек!

— Сегодня воскресенье, — сказал Нурбей Ясонович. — Приглашаю вас, Наталья Андреевна, на телевизор.

Он стоял гладко выбритый, одетый с иголочки: белая сорочка, бежевого цвета костюм, остроносые туфли. Очевидно, я рассматривала его с чрезмерным любопытством, потому что он сказал:

— Что-то вам во мне не нравится.

— Да вы просто… щеголь.

— Скажите лучше, стиляга.

— Может быть, и так.

— Нет, — весело отозвался он. — Я стою всего-навсего на грани стиляжества. До настоящего стиляги не дорос.

— Где же находится ваш телевизор? И откуда собираетесь принимать передачу?

— Телевизор у председателя колхоза. А передача из Сочи.

— Меня хозяева не приглашали, — сказала я.

— В том-то и дело, что приглашали! А мне будет очень приятно, если такая девушка составит мне компанию.

— Обычно говорят наоборот…

— Согласен. Пусть будет наоборот. Я плохо воспитан. Разных светских тонкостей не знаю.

— А пора бы.

— Хотите сказать, что я уже достаточно стар?

— А вас обижает это?

— Что?

— Старость.

— Как сказать? Пока — нет. Но скоро, вероятно, будет обижать.

Нурбей Ясонович внешне интересен. Высокий рост, широкие плечи, крепко посаженная голова. Но в нем много франтовства, я бы сказала резче — мужской самоуверенности. Приглашая меня, он не сомневается, что я не откажусь. Мне хочется отказать ему, проучить чисто по-женски. Но, с другой стороны, любопытно посмотреть на телевизор здесь, в горах, среди горцев. И я соглашаюсь.